– Доброе утро, Монк, – сказал Ранкорн, и на его крепком длинном лице отразилось удовлетворение. Воротничок начальника был несколько перекошен и причинял ему постоянные неудобства. – Отправляйтесь на Куин-Энн-стрит. Сэр Бэзил Мюидор. – Он произнес это имя с таким видом, словно оно было известно ему уже давно, и взглянул на Монка, как бы ожидая, что тот немедленно осознает свое невежество. Не дождавшись, продолжил, не скрывая раздражения: – Октавия Хэслетт, вдовая дочь сэра Бэзила, найдена мертвой. Зарезана. Такое впечатление, будто грабитель искал драгоценности, а она проснулась и застала его на месте преступления. – Улыбка Ранкорна стала несколько напряженной. – Вы ведь полагаете, что всем прочим сыщикам до вас далеко. Так вот, ступайте и постарайтесь справиться с этим делом как можно лучше. Не так, как с делом Грея.
Уильям Монк прекрасно понимал, о чем идет речь. Не дай бог огорчить семейство, ибо они благородны, а ты нет. Будь безупречно вежлив – не только в беседе, но и в том, как ты перед ними стоишь, как глядишь им в глаза; а самое главное – не раскопай ненароком лишнего.
Выбора у Монка не было, и он выслушал Ранкорна с деланым равнодушием, словно не поняв последнего намека.
– Да, сэр. Номер дома на Куин-Энн-стрит?
– Номер десять. Возьмите с собой Ивэна. Надеюсь, к тому времени, как вы туда попадете, медицинское заключение относительно времени смерти и орудия убийства будет уже готово. Ну же, пошевеливайтесь! Не топчитесь на месте!
Монк резко повернулся и, не давая Ранкорну возможности прибавить что-либо еще, вышел, негромко процедив: «Да, сэр». Дверь за собой он закрыл с силой – почти захлопнул.
Джон Ивэн поднимался по лестнице навстречу. На его выразительном подвижном лице ясно читалось ожидание.
– Убийство на Куин-Энн-стрит. – Раздражение Монка уже улеглось.
Вряд ли он мог припомнить кого-либо, кто бы нравился ему больше, чем Ивэн. А если учесть, что память Уильяма простиралась лишь на четыре месяца назад, когда, очнувшись в больнице, он принял ее поначалу за работный дом, дружеская поддержка Ивэна имела для него необычайную ценность. Только Джону да еще одному человеку Монк решился открыть, что ничего не помнит из прежней своей жизни. Впрочем, эту вторую персону – Эстер Лэттерли – он никак не мог назвать другом. Храбрая и умная, она безумно раздражала Монка своим самомнением, хотя и сильно помогла ему в расследовании убийства Грея[1]. Ее отец оказался одной из жертв Грея, и Эстер, чтобы поддержать свою семью в горестный час, была вынуждена еще до окончания войны вернуться из Крыма, где работала в госпитале сестрой милосердия. Пути Монка и Эстер разошлись; встретиться с ней он мог разве что на суде по делу Грея, где оба собирались выступить свидетелями, и, по правде говоря, это его вполне устраивало. Уильям находил Эстер резкой и неженственной, не в пример ее невестке, чье лицо часто вспоминал с нежностью.
Ивэн повернулся и последовал за Монком вниз по лестнице, а затем через комнату дежурного – на улицу. Стоял светлый день позднего ноября. Ветер трепал широкие женские юбки; мужчины пригибались, придерживая шляпы; те и другие с трудом лавировали среди мчащихся по мостовой экипажей, рискуя угодить под колеса. Ивэн окликнул кеб – экипаж, появившийся на улицах лет десять назад и куда более удобный, чем все эти старомодные кареты.
– Куин-Энн-стрит, десять, – бросил он вознице.
Как только они с Монком уселись, кеб рванулся вперед – через Тоттенхэм-Корт-роуд, потом восточнее – к Портленд-плейс, Лангхем-плейс и, наконец, выкатил на Куин-Энн-стрит. По дороге Уильям успел рассказать Ивэну все, что услышал от Ранкорна.
– Кто такой сэр Бэзил Мюидор? – поинтересовался Джон.
– Понятия не имею, – отозвался Монк. – Ранкорн мне не сказал. Либо он сам не знает, либо надеется, что при личном знакомстве мы наделаем ошибок.
Ивэн улыбнулся. Уж кому-кому, а ему-то было хорошо известно как о напряженных отношениях Монка с начальством, так и об их причинах. С инспектором было трудно работать: самоуверенный, тщеславный, он часто действовал интуитивно, игнорируя здравый смысл, а потому был скор на язык и резок в суждениях. С другой стороны, он страстно боролся с несправедливостью везде, где только замечал ее, не терпел глупцов и в прошлом даже не думал скрывать, что относит к их числу и самого Ранкорна.
Ранкорн тоже был тщеславен – правда, цели он себе ставил совершенно иные. Ему хотелось общественного признания, похвал от начальства, но прежде всего – уверенности в завтрашнем дне. Немногочисленные победы над Монком доставляли ему наслаждение, и Ранкорн наверняка не уставал с удовольствием о них вспоминать.
