Невидимая сторона Луны - [113]

Ну а к 1989 году мировая слава «Хазарского словаря» стала настолько бесспорной (к тому же в СССР появилась «гласность»), что журнал «Иностранная литература» решил напечатать фрагменты из романа, а я, опять же по воле случая оказавшись в Белграде, стала искать встречи с его автором.

Мой друг, поэт Милорад Блечич, позвонил Павичу, и мне было назначено в такой-то день и час прийти к нему домой. Павич жил тогда с первой женой, Бранкой Баста, в небольшом особнячке, практически в центре Белграда, неподалеку от главного кладбища, по-сербски оно называется «Ново гробле» (теперь на этом кладбище он похоронен). Был конец ноября, но очень тепло, еще цвели цветы, ограда и фасад дома были оплетены вьющимися розами, мелкими, но их было много. Когда я точно в назначенное время позвонила у калитки, с кладбища послышался колокольный звон – зазвонили к вечерней службе. Я думаю, тут проявилась его страсть к игре, он любил украшать жизнь такими немножко театральными штучками, а потом она уже и сама ему начала подсовывать всякие эффектные повороты и ситуации. Вот, например, после того как «Иностранная литература» в 1991 году напечатала «Хазарский словарь», Павич прислал мне в подарок керамическую брошку ручной работы, похожую на щит, разумеется, хазарский. Брошку эту никто, кроме меня и моих близких, не видел, а когда наконец-то «Хазарский словарь» вышел в 1996 году отдельной книгой, оказалось, что его обложка один в один такого же оттенка и того же цвета, что и брошка…

Из дома на террасу вышел невысокого роста мужчина в сопровождении двух русских борзых. Глаза небольшие, голубые, очень внимательные, нос немного крючковатый, кажется, прихрамывает на левую ногу, сдержанно любезный, элегантный, настоящий господин, но что-то в нем есть не то чтобы зловещее, нет, но загадочное точно. Собаки смотрели на него с обожанием. Потом я уже узнала, что русские борзые были его страстью, и вот что интересно – в США «Хазарский словарь» опубликовало издательство «Кнопф», на книгах которого изображен силуэт бегущей борзой. Тут еще, может быть, уместно заметить, что у Павича есть одно стихотворение, посвященное собаке, оно невероятно проникновенное, читаешь и чувствуешь, с какой страстной нежностью он относился к этим животным.

Мы вошли в дом, прошли в комнату, что-то среднее между гостиной и библиотекой, что-то такое готическое, как мне тогда показалось. Там была резная мебель, огромные кожаные кресла, много картин, все очень старое, настоящее. Труба подзорная, большой глобус, тоже старый. Сели. Мне немного не по себе было, такой писатель знаменитый, на весь мир можно сказать, да еще и это ощущение, что находишься рядом с чем-то загадочным, необъяснимым, невидимым, но явно присутствующим. Ну я бы сказала, магнетизм какой-то ощущался вокруг него. А уж когда вошла бледная, высокая, худощавая дама с распущенными волосами, в руках которой был серебряный поднос, а на подносе две хрустальные старинные рюмки и графин, наполненный густой темно-красной жидкостью, в голове у меня мелькнуло – это ее кровь, поэтому она такая бледная, наверное, это его муза такая. Дама с улыбкой поставила поднос на столик и исчезла. А в графине оказалась домашняя вишневая наливка. Так что все обошлось.

И даже потом, когда мы уже были хорошо знакомы, когда отношения стали довольно доверительными и непринужденными, магнетизм этот все равно чувствовался. При том что Павич был очень практичен, великолепно вел дела, умел отстаивать свои интересы перед издателями, любил вкусно поесть, очень хорошо одевался, прекрасно водил машину, играл в компьютерные игры, следил за новинками кино – все равно всегда оставалось впечатление, что параллельно он живет какой-то иной жизнью в каком-то ином мире. Или, по крайней мере, регулярно туда наведывается. И этот мир он постоянно достраивал, переустраивал, украшал, наслаждался им и с радостью давал возможность побывать в нем и другим – нам, читателям.

Потом, а это потом длилось двадцать лет, мы встречались еще то в Белграде, то в Москве, куда он приезжал уже со второй женой, Ясминой Михайлович, тоже писателем (в ее книгах, кстати, с большой наблюдательностью описаны некоторые обстоятельства их визитов в Россию). И эти встречи всегда были радостью. Он любил и умел радовать других людей, любил показать какое-нибудь особенное здание в Белграде, поделиться интересной мыслью, угостить необычным блюдом, познакомить с новым талантливым автором (так, он подарил русским читателям счастье встречи с прозаиком Гораном Петровичем, когда порекомендовал его книгу журналу «Иностранная литература»). Так что Милорад Павич, который самого себя определял как «человека пишущего» и «человека играющего», был, несомненно, еще и «человеком радующимся». Жизнь была к нему щедра, но и он был очень благодарным ее сыном.

Должно быть, такое радостно-благодарное отношение к жизни у него складывалось с самого детства, потому что, когда смотришь на его детские фотографии, сразу видно, что это мальчик, которого любят и воспитывают ответственно, то есть разумно и доброжелательно. Для меня эти фотографии самые пронзительные – на них изображен подросток, который несомненно и непоколебимо ориентирован на добро. Кстати, о фотографиях. Я никогда не видела ни одной фотографии, где были бы Милорад и я. Мне кажется, что это тоже не случайно.