Невидимая Россия - [40]

* * *

Глаза Любы наполнились слезами.

— Я не хочу, чтобы ты уезжал… — сказала она.

— Не могу же я сидеть в Москве без прописки или прописаться и через неделю попасть в тюрьму!

Люба вскочила с дивана и нервно прошлась по комнате. Борис сидел в углу дивана, лицо его изображало самую безутешную печаль от одной мысли о расставании. Между ними не было сказано еще ни одного слова о каких-либо чувствах, но обоим уже и раньше было скучно друг без друга, а теперь разразившаяся катастрофа заставляла быстро решать вопрос о своих взаимоотношениях. Некоторое время Люба ходила молча и что-то соображала, потом вдруг остановилась, подошла опять к дивану, села и посмотрела прямо в глаза Бориса.

— Куда же ты решил ехать?

— Думаю пока месяца на два скрыться в степь к Мишке.

— Кто такой Мишка?

— Его отец работал истопником в конторе отца, с сынишкой мы росли вместе. В начале НЭП-а он уехал в Астраханские степи и завел мельницу. Там все хутора и их пока еще не раскулачили. Еды довольно. Он меня звал в любое время…

— Я поеду с тобой, — решительно сказала Люба.

В глазах Бориса блеснула радость.

— Правда?

— Правда.

Синие глаза с поволокой подернулись влагой.

Борис привлек к себе Любу и поцеловал. В комнату вошел Никита Ильич, отец Любы, маленький белобрысый старичок с умными, хитрыми глазами.

— Папа, я выхожу за Бориса замуж, — объявила Люба.

Никита Ильич хорошо знал характер своей дочери и поэтому ни капельки не удивился быстрому решению. Кроме того, он любил Бориса.

— А как же это вы того?.. — Старик знал положение Бориса.

— Очень просто: вместо свадебного путешествия мы поедем в степь на мельницу к Мишке. Всё равно я на лето куда-нибудь поехала бы…

Люба прекрасно шила, хорошо зарабатывала и была вполне самостоятельной девушкой.

— Ну, что же — дай вам Бог!

Никита Ильич прослезился и поцеловал обоих.

— А теперь мы пойдем в кино, — заявила Люба, достала из модной кожаной сумочки губную помаду и стала красить полные, и без того розовые губы ловкими кошачьими движениями полных белых рук.

Глава восемнадцатая ЖИЗНЬ ТЮРЕМНАЯ

Попав в камеру, Николай быстро применился к обстановке. Уже на воле он привык жить больше своим внутренним миром, чем видимой, внешней жизнью. Он почти не замечал мрачных стен камеры. Ложась вечером на жесткие доски, он натягивал на голову одеяло и читая вечерние молитвенные правила. Под праздники повторял наизусть целые всенощные. Утром Николай старался проснуться до поверки, чтобы так же, как кончил, с молитвой начать день. Из своих сокамерников он почти ни с кем не сблизился, заполняя день чтением и изучением языков. Допросов Николай не боялся — он почти о них не думал. Его только немного заботило, идет ли дело об организации или о приходе, ушедшем в подполье. — Это выяснится само собой… — решил он наконец, — сейчас надо готовиться к ссылке или концлагерю, всё равно, рано или поздно, я этого не избежал бы. Русская церковь обречена на мученичество; через мученичество и гонения она должна обновиться и окрепнуть. Надо собрать все силы терпения и молиться, чтобы Господь помог выдержать посланные им испытания.

Николай не был монахом и не знал, вступит ли на эту трудную стезю. Слишком много страстей возмущало этого спокойного и холодного на вид человека. Год тому назад Николай встретил девушку — высокую, худую, почти некрасивую, с русыми волосами — дочь дальнего родственника. У девушки были большие, как бы удивленные, глаза и она чувствовала себя неуверенно в трудной советской жизни. Эта неуверенность требовала поддержки и помощи. Николай полюбил девушку тяжелой, неспокойной любовью. Ему часто снилось, что Вера заблудилась ночью в тумане и зовет на помощь. Сердце охватывала жалость и он бросался искать Веру. Искал, искал и не находил… Голос становился глуше, глуше и, наконец, таял в непроглядном молоке тумана. Николаю казалось, что Вера когда-нибудь влюбится в недостойного человека, как Вера в «Обрыве» Гончарова.

Мечты о Вере и ложная, порожденная влюбленностью и пылким воображением мысль, что он во что бы то ни стало должен спасти эту мечущуюся душу, отвлекала Николая от прямого пути в монахи. В тюрьме неизбежность разлуки, как это ни странно, несколько успокоила романтические страдания Николая. Единственно чего он с трепетом ждал, это какой-нибудь передачи, какого-нибудь знака внимания от любимой девушки. Но увы, передачи от Веры Михайловны поступали раз в неделю с математической точностью, но ничего напоминающего в них Веру не было. Николай узнал через год, что Вера вышла замуж за скупого и нечестного карьериста.

Однажды, уже попав на нары, Николай проснулся для утренней молитвы и увидел на полу у «параши», на чистой белой подушке, голову священника. Это был совсем молодой человек с тонким смуглым лицом, напоминавшим нестеровских угодников. Когда всех подняли на поверку, священник быстро встал, собрал одеяло и подушку, положил их в ногах Николая на нары и стал в строй. — Опытный — знает все тюремные законы! — горько усмехнулся Николай. После поверки он сразу подошел к молодому священнику под благословение и представился. Священник оказался иеромонахом, трижды побывавшем уже в ссылке. Когда Николай спросил его фамилию, иеромонах назвал известный в русской истории княжеский род. Вместе с иеромонахом в камеру попал невысокий, благообразный крестьянин. Николай сразу предложил им пользоваться своим местом на нарах и поделился передачей. Таким образом он, наконец, нашел близких, духовно родных людей.