Невидимая Россия - [22]

Борис вышел и через минуту вернулся.

— Ну, ребята, шабашить пора, а то завтра работу проспим, — весело сказал он.

Сергеев и Федька поднялись. Когда дверь за ними закрылась, Борис подошел к Григорию и тихо сказал:

— Кузьмич здесь у Петрова, поговорить хочет.

Был конец августа 1929 года. Ночи делались уже холодными и темными. Борис тщательно закрыл окна и ставни. Через сени в мастерской раздавался храп мгновенно засыпавшего Федьки-маленького. Григорий попрежнему сидел у стола, смотрел на зеленую клеенку и обдумывал предстоящий разговор с Кузьмичом. Борис вышел, тихо притворив дверь. Затем дверь отворилась снова, так же бесшумно, как и первый раз, в комнату вошли Борис, Петров и Кузьмич. Григорий молча встал и поздоровался с Кузьмичом. Все четверо сели к столу.

Григорий заметил, что Кузьмич, войдя в комнату, мгновенно осмотрел ее единым взглядом серых, исподлобья глаз. Взгляд как бы разом взвесил все возможности бегства и сопротивления, он не был злобным, но чем-то напоминал взгляд зверя.

На вид ему было лет 45, лицо веснущатое, волосы рыжие — мужик, как мужик, зато в широких плечах и во всей сильной фигуре чувствовалось напряжение и стремительность. Уже сев за стол, Кузьмич в упор, холодно и подозрительно посмотрел на Григория. Григорий не отвел глаза под водянисто-серым взглядом Кузьмича. Затем этот взгляд немного смягчился и Кузьмич попробовал улыбнуться.

— Ну, что же, беседовать начнем?

— Чем помочь можем? — прямо спросил Борис, уставив на Кузьмича серые, честные глаза.

Кузьмич немного помолчал.

— Помочь что… Организовываться надо… надо начать террор. Во всей округе несколько десятков этих сволочей, что мы их перебить не сумеем? Я вот уже две недели, как скрываюсь… Не поймали… и не поймают! — с искренним убеждением вдруг добавил Кузьмич.

Григорий заметил, что при упоминании террора глаза сидевшего рядом с Кузьмичом Петрова заблестели, а лицо потемнело и сделалось жестоким.

— Теперь по всей России волнения начнутся, — продолжал Кузьмич, — где им со всем крестьянством справиться! Надо организовывать летучие отряды… Перевешал коммунистов и чекистов в одном районе, сразу переходи в другой, да куда-нибудь подальше… Можно захватывать ссыпные пункты и кооперативы — часть делить среди населения, частью снабжаться самим.

— У них танки и авиация, а у нас что? С голыми руками не пойдешь… — задумчиво сказал Борис. — Они не задумаются оцепить и уничтожить несколько районов сразу. Для них безразлично, что на одного виновного погибнет 10 000 невинных — им бы только у власти удержаться…

— Да, но ведь когда-то начинать надо! Когда же, как не теперь? — помрачнел Кузьмич.

Григорий чувствовал, что внутри у него что-то закипает.

Действительно, может быть, оставить всю медленную, кропотливую, неблагодарную работу последних лет? Может быть, бросить, очертя голову, маленькую, с таким трудом созданную организацию в водоворот стихийной крестьянской революции? Может быть, действительно эта стихия в состоянии сбросить дьявольски-продуманную, сцементированную злом сталинскую организацию?

Григорий чувствовал, что слова Кузьмича еще более задели за живое Бориса, хотя Борис и старался изо всех сил не показать этого. Лицо Петрова стало совсем зловеще каменным. Григорий решился и сразу ослабил создавшееся напряжение:

— Согласиться на террор и немедленные выступления мы сейчас не можем, еще не готовы. Тебя, Кузьмич, просим ничего не начинать, не сговорившись с нами. Темп подготовки усилим максимально. Говори, чем тебе можем помочь лично?

Кузьмич опустил голову, помолчал и затем неторопливо ответил:

— Жену надо как-нибудь повидать, ее еще не взяли… Надо ей сказать, чтобы скорее забирала детишек и уезжала, пока не спохватились… Только как это сделать, не знаю — напротив сосед больно плохой живет, сразу сообщит, ежели что…

— Это мы тебе сделаем, — сказал Борис. — Садись, пиши записку — завтра она будет у жены.

Утром Федька-маленький вызвал к Борису Федьку-большого. Оставшись с Федькой-большим наедине, Борис внимательно посмотрел на него. Неказист был Федька-большой: давно небритый, с одутловатым, когда-то красивым лицом, с плохими зубами. Зато мутноватые, нетрезвые глаза смотрели на Бориса с восторгом и готовностью.

— Вот что, Федька, — заговорил Борис четко и раздельно, — возьми у Петрова шарабан, запрягай и гони к жене Кузьмича — она продает корову, будешь прицениваться. Ты бедняк, тебя никто ни в чем не заподозрит. Вот тебе письмо. Передай так, чтобы никто не видел. Понял?

— Понял, Борис Николаевич, — ответил Федька.

— А болтать не будешь?

— Что же я не знаю, о чем болтать можно!

— Смотри, в пьяном виде не проговорись…

— Эх, Борис Николаевич, я хоть и пьяница, а душа и у меня есть! — возразил Федька совсем разумным серьезным тоном.

* * *

Борис и Григорий пешком, как бы гуляя, обходили окрестные деревни. Борис знакомил Григория с людьми и проделанной работой. Они входили в избы — сразу появлялся самовар, иногда и водка, и завязывалась беседа на общие, часто ничего не значащие темы. В избе обычно бывали члены семьи, дети и посторонние. Уходя Борис улучал удобный момент и говорил, указывая на Григория: «Видел? — Можешь верить, как мне. В случае чего сделаешь всё, что он скажет».