Невеста. Шлюха - [4]

*.*.*

Вообще–то раньше я думала, что мне с внешностью не повезло. Помню, я подолгу вглядывалась в зеркало, не понимая, почему именно это лицо мое, и почему именно оно не чужое, а досталось мне, Соне Бурениной, и как смотрит в зеркало человек, у которого другое лицо, и что общего между этим лицом и тем, что я чувствую. Я много думала над тем, почему это я, что отличает меня от других, и почему я некрасивая. Мои родители оба мне казались очень симпатичными, а я взяла что–то от каждого из них, но в целом сочетание вышло невзрачным, так что лет до пятнадцати я и не надеялась, что смогу кому–нибудь понравиться. Правда, однажды вечером, это было на всероссийских сборах в Петрозаводске, Маша Игнатьева, позднее гражданка Австралии и призер Олимпиады в Сиднее, накрасила меня перед дискотекой. Уж не знаю, откуда у Маши оказался такой разносторонний талант, но я сама поразилась, разглядывая себя в туалете санатория, где мы жили во время сборов.

Вокруг догнивала перестройка, медленно умирал мой отец, а я думала, что самое главное в мире — это его изменчивость, и что важно научиться правильно менять себя: тело совершенствовать спортом, мозги книгами, а лицо — правильным уходом и макияжем. И тогда все вокруг тоже должно поменяться к лучшему. Удивительно позитивное мышление для девочки из городка, где половина мужиков к тридцати становились алкашами, а их женщины, измученные бедностью и абортами, к тому же возрасту безвозвратно теряли привлекательность.

В городе у нас было несколько предприятий, где работало почти все население: хлебозавод, молокозавод, фабрика по производству спичек и большой целлюлозный комбинат, который загаживал реку, несмотря на многочисленные статьи, которые в последнее время появлялись в огромном количестве, но ничего никогда не меняли.

Вообще, эта неизменность жизни в провинции, столь ностальгически воспеваемая в литературе, на мой взгляд, обманчива. Изменения как раз происходят, и непременно к худшему… Мое поколение выпускников практически не могло устроиться на работу, несмотря на рабочие специальности, полученные в последних классах. Я, к примеру, оператор автоматизированных систем управления каких–то там технологических процессов. Возможно, в этом был бы какой–то смысл в былые советские времена, но теперь предприятия в области неуклонно сокращались, люди переставали получать свои законные зарплаты, но все равно держались за рабочие места, по инерции надеясь на государство, которое раньше их кормило и хоть как–то защищало от голода, холода и болезней. Но время совкового равенства навсегда кануло в прошлое, и жизнь сдавала новые карты под названием «ваучеры». Я держала в руках эти солидные на вид бумажки, безуспешно размышляя, в какую игру с ними можно сыграть. В последние годы папиной жизни я старалась много с ним разговаривать, понимая, что его скоро не станет, и надеясь, что внимательно слушая его, я узнаю какие–то новые и сокровенные тайны, помогающие жить. Так вот, он говорил, что всегда из любой ситуации находятся по меньшей мере три выхода, и надо напрягать извилины, чтобы углядеть наилучший. Экая банальность, скажите вы, и будете неправы, потому что в последующей жизни я убедилась: большинство людей ведет себя так, будто выход всегда один. Это еще называется «плыть по течению». Так вот, по течению плыл, допустим, Гекльберри Финн, а большинство моих сограждан не столько плыло, сколько смывалось, как сами знаете что из туалетного бачка.

Я осматривалась вокруг себя и видела, как люди стараются вывернуться из надвигающейся безысходности. Наиболее предприимчивые открывали свои закусочные или кафе, ездили в Польшу и Турцию за шмотками, перепродавали пиво и колбасу, гоняли подержанные машины из Германии. Для всего этого надо было обладать хотя бы небольшим начальным капиталом, навыками и связями, которых у меня не было. У меня вообще ничего не было, кроме весьма заурядного личика, стройных ног и стремления выбраться из трясины, в которой барахталось население нашего городка. Вдобавок, у меня были проблемы с сексом. Точнее, с его отсутствием.

*.*.*

В нашем городке, где едва набиралось пятьдесят тысяч жителей, все знают почти всех. Я, подражая героиням книг, очень хотела превратить свою жизнь в роман. Только вот в романе рядом с достойной девушкой рано или поздно появлялся ну пусть не принц, пусть даже не герой-любовник, но хотя бы интересный человек, личность, заслуживающая того, чтобы о нем написать. Что ж, я общалась с мальчиками в школе, со спортсменами на тренировках и сборах, значит, тоже должна о них что–то рассказать.

Мишка был старше меня на полтора года, он как раз собирался в армию, и он очень хотел, чтобы я его дождалась. Вся история с ним — это рассказ о гуляниях в обнимку, поцелуях и его откровения о том, как он бухал и дрался. И вовсе не потому, что он был таким порочным — он как раз отличался спокойным и рассудительным характером — а просто вся эта болтовня о разборках и оторванных дружках, которые трезвыми вообще не бывают, была правильной, так надо было говорить со своей девушкой. А вот если бы он заговорил о Булгакове, или пригласил бы меня послушать симфонический концерт, то я и сама сочла бы его ненормальным. Конечно, тогда — не сейчас. А в те годы, несмотря на всю мою начитанность, я вполне спокойно воспринимала его глупые речи, даже пару раз он при мне нюхал клей, но вокруг почти все частенько нюхали «Момент» или растворитель, и я знала, что это нормально для моих сверстников. Все–таки, если бы я любила его, я вела бы себя иначе, но мне было легче наблюдать и изучать мой мир, а не бороться за Мишкино перевоспитание, и причина заключалась в моем знании: нам не суждено состариться вместе. Не могу ничего плохого сказать о Мишке — он, в сущности, добрый парень, и, возможно, он был бы рядом со мной в самые страшные годы — если бы его не призвали. Но именно с ним я сделала вывод, что верить словам моих ровесников нельзя.