Невеста для отшельника - [40]

Так вышло, что первыми в бухту Сомнительную приехали мы. Нам предстояло сделать подробную опись всего пригодного жилья, лесоматериалов, оставшегося горючего и угля. Вообще, надо было все осмотреть хозяйским глазом, прикинуть, что к чему. К лету ожидался приезд работников с семьями. От нас в какой-то степени зависел их будущий быт. Поэтому мы решили с осени заколотить как можно больше домиков, чтобы спасти их от снега, привести в порядок.

…Придерживая больную руку, я поднимаюсь — кровь часто ударяет в виски, в глазах вспыхивают оранжевые мерцающие колеса. Набрасываю на плечи Ларискин халат, выхожу в коридор и останавливаюсь в раздумье — куда идти? Вдоль коридора понизу — чугунные дверки печек. Очень удобно топить, да и грязи меньше в комнатах. Направляюсь дальше с мыслью зайти в библиотеку. Неожиданно вздрагиваю от далекого хлопка и хватаюсь здоровой рукой за стену. Выстрел сделан из моего ТТ. С остановившимся сердцем вылетаю на крыльцо и сразу вижу Лариску, она помахивает мне с того берега: мол, все в порядке. А я начинаю злиться. Из-за выстрела, из-за руки, из-за убитого медведя… Ничего себе, неделька началась! Сейчас вовсю надо вкалывать и вкалывать: забивать окна, подгонять двери, заделывать щели. Вот-вот, не завтра-послезавтра, грянет долгая постылая зима с бесконечными пургами, утомительной полярной темнотой.

Лариска переходит ручей, держа несколько на отлете какую-то продолговатую тряпку.

— Простудишься, Котенок! Иди в кровать. — Ее лицо слегка подкалилось на стылом воздухе, и сейчас на скулах горит румянец. — Вот. — Она сует мне под нос длинное тело зверька, — Довольно редкий экземпляр тундрового лемминга.

— Не лемминга, а евражки. Зачем она тебе? И кто разрешил палить?

— Не ворчи, милый. — Она строит гримаску, имитируя капризный плач. — Котеночек, иди, пожалуйста, в спальню. Холодно…

Я покорно иду и думаю об убитой евражке. Черт-те что! Сначала медведь, теперь вот эта… Последняя жертва вообще бессмысленна.

Мне хорошо лежать под овчиной, тепло, дремотно. Дымящееся розово-пегое небо… Щелкающие молодые сильные клыки, загнутые чуть-чуть внутрь… Неприятный утробный запах. Я начинаю задыхаться, меня мутит. Приоткрываю веки и вижу, словно в тумане, лицо Лариски. Откуда же такой странный звериный запах? Я окончательно прихожу в себя и резко сажусь.

— Давай, Котеночек, скорее. Я только минуту назад сняла шкурку. Еще теплая. Только молчи. Так делал мой дедуся. Вот увидишь, заживет, как на соба… Ой, извини, конечно… Это так, в порядке юмора. Я же знаю, что ты любишь юмор, правда?

Продолжая тараторить, она снимает бинт, мажет рану зеленоватой кашицей, прикладывает бинт, а поверх…

— Ты с ума сошла! — кричу я. — Зачем мне эта шкура? Вдруг она заразная? Да подожди, говорю…

— Зараза в кишках или в крови, дорогой. Смотри, какая чистая шкурка. Потерпи, это совсем небольно. Вот так, вот так. Сразу почувствуешь облегчение. — Она обертывает руку тепловатой шкуркой, забинтовывает. — Так делал мои дедуся. Он резал козла…

— Погоди со своим козлом. Что это за каша?

— Трава душица. Ты еще пил настой, помнишь, с похмелья? Она и от заражения крови. Понимаешь, она как бы ускоряет обновление крови. Правда, не мешало бы часть крови отсасывать, но при этом надо усиленно кормить больного.

— Насчет кормежки — не возражаю, а отсасывать повременим. Вообще у меня создастся впечатлений, что твоя душица — панацея от всех болезней.

— Что такое панацея? Я, знала, но забыла, вертится в голове, а вот сказать не могу.

— Мнимое средство от всех недугов, глупая.

— А-а, так это я знаю, просто забыла, А тогда я тебе давала от сердечно-сосудистых заболеваний, потому что душица помогает и сердцу, она расширяет сосуды. Вот, например, почечный чай вымывает песочек и в то же время выводит токсины, например алкогольные. Можжевельник промывает печень, адонис — мочегонный. Молоко с бессмертником — желчегонное. Ты думаешь, я, что ли, зря вожу с собой травы? Дедуся мой…

— Стоп! Хватит про дедусю и мочегонное. Угробишь ты меня своими экспериментами. Эксперимент это…

— Знаю, знаю, не считай меня дурочкой…

Я морщусь и с удивлением рассматриваю свою руку — из-под бинта торчат клочья рыжей шерсти и лапки с небольшими острыми коготками.

Лариска прикладывается к моему лбу:

— Немножко жар, но так и должно быть. Я заварю сейчас корень валерианы… Хорошо, хорошо, молчу, лежи спокойно, я расскажу тебе про евражку-бедняжку. Надо же, никогда никого в жизни не убивала, даже мух жалела. — После паузы она вдруг небрежно машет рукой и произносит тоном палача-профессионала: — Ради тебя я готова кого угодно убить!

Я вздрагиваю и делаю ужасные глаза, словно сейчас произойдет какое-то страшное убийство.

— Так ты когда-нибудь меня самого ухлопаешь.

— Так не бывает. — Она берет мою ладонь, распрямляет ее и долго изучает:

— Надо же, как у нас сходятся линии! Как хорошо, что ты мне встретился в пути.

— Давай валяй про линии, — великодушно разрешаю я, потому что знаю и этот пунктик.

— Ты вот смеешься, Котенок, а сам глупый, — Она чертит пальцем вдоль линии. — Кстати, я тебе ни разу не гадала по левой руке. Вот, смотри, линия темперамента. Она у меня такая же. Они, видишь, сходятся.