Неверная - [13]

Еще мы довольно громко просили, чтобы режим пал и Afwayne сгинул вместе с ним. Иногда я забиралась высоко на дерево и кричала вниз Хавейе: «Ха-ха, я – Дарод, Хартии, Мачертен, Осман Махамуд и дочь Хирси Магана!» Afwayne запретил клановую систему, и теперь людям нельзя было спрашивать друг у друга, кто их предки. Отныне мы должны были быть просто сомалийцами – единой славной нацией, охваченной общей любовью к Сиаду Барре. Разговоры о своем клане превращали человека в «анти» – противника режима – и могли довести до тюрьмы и пыток. Наше громкое выражение приверженности традициям пугало взрослых, особенно тетю Кхадиджу, которая была единственным членом семьи, поддерживавшим Afwayne. После таких выкриков нас сразу же отправляли играть домой.

Наша спальня была большой и почти пустой, а стены такими высокими, что раздавалось эхо. Мы принимались соревноваться с ним, стараясь вызвать самый странный и громкий звук. От этого поднимался такой шум, что бабушка выгоняла нас обратно во двор.

Наконец, тетя Кхадиджа придумала, куда направить нашу неуемную энергию. Она всегда поддерживала все новое, в том числе местную школу. «Айаан хорошо бы ходить в обычную школу утром и в медресе после обеда», – предложила она. Мама не хотела, чтобы ее дочери были вдали от дома, способного защитить от любого вреда и греха. В школе девочки подвергались и той, и другой опасности. Но Махад уже пошел в школу, и отец, с которым, вероятно, мама посоветовалась на эту тему, велел ей отправить меня учиться. В конце концов, скрепя сердце, она согласилась.

Так в пять лет я получила новенькую школьную форму. Мне предстояло стать взрослой и пойти по своему собственному пути в этом мире. Мама предупредила, что в школе мне велят петь гимны, восхваляющие Сиада Барре, но я не должна этого делать. «Просто шевели губами или читай первую сутру Корана. Не прославляй Afwayne, просто учись читать и писать. Не общайся с другими детьми – они могут предать нас. Держи все в себе», – каждое утро напоминала мне мама.

В первый же день учитель ударил меня по голове, когда я не хотела открывать рот, чтобы петь. Было больно, поэтому я стала повторять слова. Мне было ужасно стыдно – предавать и отца, и мать. Каждое утро на линейке я старалась только шевелить губами, но тот же учитель выводил меня из строя и бил за это. Он рассказал классу, что я дочь «анти», а значит, тоже «анти», потому что все в школе учатся прославлять Сиада Барре и коммунизм, а я отказываюсь присоединиться. После этого друзей у меня не стало.

Медресе стояло вниз по дороге. Все ученики жили по соседству. Поначалу мне там понравилось: я училась смешивать чернила из угля, воды и молока, выводить арабские буквы на длинных деревянных дощечках. Я начала запоминать Коран, строчку за строчкой. Меня вдохновляло то, что мне доверили такое взрослое дело.

Но дети в медресе были жестокими. Они дрались. Одну девочку лет восьми они называли kintirleey – та, что с клитором. Я представления не имела о том, что такое клитор, но дети обходили эту девочку стороной. Они плевали в нее, щипали ее, сыпали песком ей в глаза, а однажды поймали и попытались закопать за школой. Учитель за нее не заступался. Он и сам иногда называл ее dammin – тупица, и kintirleey тоже.

Двоюродная сестра Саньяр обычно забирала меня из медресе. Как-то раз она пришла в тот момент, когда одна девочка ударила меня по лицу. Саньяр отвела меня домой и рассказала о случившемся.

– Айаан даже не защищалась, – сказала она в ужасе.

– Трусиха! – возмутились все члены семьи.

На следующий день Саньяр ждала меня возле медресе вместе с другой девушкой – старшей сестрой той, от которой я получила по лицу накануне. Они схватили нас, оттащили на пустую площадку и велели драться. «Выцарапай ей глаза! Покусай ее! – шипела мне Саньяр. – Давай, трусиха, подумай о своей чести».

Другую девочку подбадривали точно так же. Мы схлестнулись, стали бороться, кусаться, пинаться, таскать друг друга за волосы. «Айаан, не плачь!» – кричала Саньяр. Остальные дети тоже нас поддерживали. Когда нам позволили остановиться, наши платья были изодраны, у меня из губы сочилась кровь. Но Саньяр ликовала. «Больше никогда не позволяй другим детям бить тебя или доводить до слез, – сказала она. – Дерись. Если ты не дерешься за свою честь – ты рабыня».

Потом, когда мы уже уходили, моя соперница крикнула мне вслед: «Kintirleey».

Саньяр вздрогнула. Я посмотрела на нее, и холодок пробежал у меня по спине. Я такая же, как та девочка? У меня тоже есть эта неприличная штука, kintir?

* * *

В Сомали, как и во многих странах Африки и Ближнего Востока, маленькие девочки становятся «чистыми», после того как им сделают обрезание. Никак по-другому не назовешь эту процедуру, которую обычно проводят в возрасте пяти лет. После того как девочке удалят клитор и малые половые губы – полностью или, в более гуманном случае, просто надрежут или проколют, – прооперированную область чаще всего зашивают, оставляя только небольшую дырочку, через которую сможет просочиться тоненькая струйка мочи. В результате формируется плотный «пояс верности» из зарубцевавшейся плоти. Огромные усилия потребуются для того, чтобы разорвать заживший шрам и заняться с девушкой сексом.