Неверная - [123]

Тем не менее я очень хотела увидеть Тео в последний раз и попрощаться с ним. Охранники согласились отвезти меня в морг амстердамской больницы, в окружении внушительного эскорта и множества вооруженных людей. Лучший друг ван Гога, Теодор Хольман, и его продюсер, Гейс ван Вестерлакен, находились вместе с Тео, когда я приехала в морг. На его теле не было ни следа насилия. Он был одет так, как всегда, – в водолазку и мешковатые брюки. Мои глаза сами собой искали признаки жестокости, но его лицо было гладким и спокойным, на нем не было ни синяка, ни царапины, а на губах так и осталась почти незаметная сардоническая улыбка. Он выглядел умиротворенным – я фактически впервые видела его таким тихим. Я коснулась его плеча, поцеловала его в лоб. И сказала ему: «Прости меня за то, что я сделала».

Теодор Хольман сказал мне тогда: «Нет, Айаан, если бы Тео был жив, твои слова оскорбили бы его. Он не хотел умереть в собственной постели. Работая над “Покорностью”, он чувствовал себя настоящим рыцарем. Он погиб в борьбе за свободу самовыражения – за то, ради чего жил. Было бы гораздо хуже, если бы его свели в могилу рак или какая-нибудь глупая автокатастрофа. Его смерть несет в себе глубокий смысл. Он был моим другом, и я не хочу, чтобы ты винила себя за его смерть».

Я была благодарна Теодору за его добрые слова. Я попрощалась с Тео. Сам он не верил в загробную жизнь. Я тоже больше в нее не верила. И я тогда подумала – вот, значит, как выглядит конец жизни.

После этого мы с Теодором и Гейсом выпили по чашке кофе в приемной больницы. Они шутили, стараясь поднять мне настроение; они по-своему справлялись с потерей своего дорогого и эксцентричного друга. Мужчины сказали мне, что и сами они, и другие знакомые Тео пытались связаться со мной, однако кто-то дал им неправильный номер, так как из трубки неизменно раздавалось: «Авиабаза Вунсдрехт».

Значит, вот где меня держат, подумала я. Военная авиабаза Вунсдрехт находилась на границе с Бельгией. Когда мы собрались уезжать, я сказала старшему охраннику:

– Я знаю, куда мы едем. В Вунсдрехт.

Он смотрел на меня несколько мгновений, после чего сказал:

– Уже нет. – Он очень разозлился, узнав, что у Теодора оказался мой номер. – Кто разрешил вам сообщать эту информацию? – спросил тогда он.

После этого никому не было позволено иметь номер телефона для связи со мной.

Тем вечером, после того как я попрощалась с Тео в морге, меня отвезли в полицейский учебный центр в Хогерхайде под Вун-сдрехтом. Я спала в одной из комнат для курсантов, мучимая кошмарами. От шерстяного одеяла мое лицо распухло, а глаза начали слезиться. Утром в понедельник мне предстояло вновь отправиться в путь, так как курсанты должны были прибыть в центр к началу занятий и меня могли увидеть. Меня шатало от всех этих переездов и недостатка сна, и я попросила охрану позволить мне остаться. Однако старший телохранитель сказал мне: «Нет, мы не можем доверять всем курсантам, они еще не полицейские».

Рано утром в понедельник меня перевезли в Министерство иностранных дел. Йозиас ван Аартсен, лидер либеральной парламентской фракции, был тогда министром иностранных дел, и, благодаря его стараниям, меня разместили в одном из офисов в относительной безопасности и вдали от прессы. Моей ассистентке Айрис разрешили навестить меня; у меня не было ничего, кроме телефона и телевизора.

Мне запретили отправлять электронные письма, так как их можно было отследить (спустя несколько дней мобильный телефон у меня также забрали, сказав, что и его можно отследить). «А вы уверены в том, что у этих людей есть такие возможности?» – поинтересовалась я. Мне казалось, что исламские радикалы в Голландии – это в основном молодые, всем недовольные иммигранты, не имеющие доступа к высоким технологиям; тогда я считала, чтобы отследить мобильный телефон, нужно иметь достаточно высокую степень организованности для приобретения соответствующего оборудования. Однако охранники сказали мне: «Мы не исключаем ни одного варианта».

Я сидела в офисе, читая газеты от первой до последней строки, смотря телевизор и пытаясь открыть свой электронный ящик. В Амстердаме были арестованы восемь североафриканцев; полиция не исключала возможности существования террористической организации. За выходные было сожжено четыре мечети и две церкви. В ночь на понедельник мусульманская начальная школа в Удене, недалеко от Эйндховена, была подожжена и сгорела дотла.

На следующий день была назначена церемония кремации Тео. Все мои мысли были только об этом.

Тем же вечером меня отвели на другой этаж Министерства иностранных дел, в офис заместителя министра по европейским делам. За офисом имелась крошечная спальня с узкой кроватью и ванной комнатой. Заместитель министра проявил любезность и покинул офис, а мои охранники остались стоять за дверью. Здесь мне предстояло провести ночь. Я попросила разрешения переночевать в своем собственном доме, который находился буквально за углом, однако охрана ответила, что это слишком опасно.

Поведение телохранителей по отношению ко мне радикально изменилось. В воздухе витало ощущение напряженности и серьезности происходящего. Я это тоже чувствовала. Они были уверены, что мне нельзя сообщать лишнюю информацию о моем положении. На кону ведь стояла не только моя жизнь.