Неужели я умру? - [23]

Месье Деданж, остановился, чтобы перевести дух и пролить свет на очередную темную комнату своего прошлого. Я дрожал, опасаясь смотреть в глаза собеседнику. Выдержит ли сознание столь безжалостный страх? Разум кричал «хватит», сердце молило набраться сил.

— Я очнулся в окружении озадаченных врачей, которые непрерывно что-то черкали карандашом по бумаге. Безразличный, непоколебимый сигнал свидетельствовал о том, что мое сердце бьется. Затем перед глазами появился очкарик, принявшийся дразнить мои глаза фонариком. Он выплеснул череду тупых вопросов: как меня зовут, какой сейчас год и где я нахожусь. Я спросил, где моя жена, но врач лишь опустил голову. Я посчитал, что если добавлю слово «ублюдок», это вытянет из него ответ. Безуспешно. Поток ненависти хлестал из моих уст, обрушиваясь на ни в чем не повинных врачей. Желание задушить молчуна разбилось после осознания мысли, что моих рук нет. Я закричал нечеловеческим голосом. Мое буйство накрыли три персоны, вонзив в меня дозу убаюкивающего.

Месье Деданж изменил тон на безжизненно-холодный. Смотря в пол из уголков своих глаз, не моргая, еле дыша. Он был опустошен, но отважно продолжал свой рассказ.

— Авария. В нас врезался уснувший водитель. Машину выбило с моста прямиком в хегринское озеро. Любимая погибла от удара. Машину сжало так сильно, что железо безжалостно перекусило мои руки. Я пережил четыре минуты клинической смерти, а затем решил выйти в отпуск на два месяца пребывания в коме. Похороны жены состоялись без моего участия, а я лишь потом увидел безликую плиту с высеченным именем супруги, до последнего считая, что это иллюзия. Я превратился не в физически ограниченного, а в душевного калеку. Даже попытка суицида была обречена на провал. Полысевший сорокалетний импотент назначил мне курс реабилитации, чтобы хоть как-то заткнуть мое несмолкаемое нытье. Я считал дни безразличия…

— Как вам удалось преодолеть все это? — пребывая в глубоком шоке, спросил я.

— Со временем я рассказал историю путешествия в иной мир моему лечащему врачу. На что он, со свойственной ему идиотской улыбкой, принялся убеждать меня в абсурдности увиденного. Он назвал это «околосмертными переживаниями». Не что иное, как плод моего умирающего воображения. Он принялся оправдывать каждое мое слово научными постулатами, свойствами мозга и прочей скептической ерундой. Я был поражен, насколько уверенно врач говорил о том, чего не испытал на своей собственной шкуре. Я понимал, что схожу с ума. Ненавидел эту больницу, нянек, психотерапии, таких же обреченных, как и я, пациентов. Но больше всего я презирал себя.

И вот в очередной раз в моей жизни появился ангел-хранитель. Он был глух к моим мольбам оставить меня на попечение больницы. Настойчивым взглядом заставил меня собрать вещи и покинуть серые чертоги. Рами в очередной раз пришел ко мне в сложные минуты. Жизнь вернула меня к истокам беспомощности. Будто младенец, под его строгим присмотром, я учился есть ложкой, писать ручкой и умывать лицо с помощью своих ног. Мой друг не позволял мне проявлять слабость и с каждой моей неудачной попыткой вновь призывал меня пробовать. Никаких снисхождений, сочувствий, словно я такой, как и прежде.

Прошло полгода, а я все еще оставался неуклюжим младенцем. Рами запрещал мне скрываться от мира людей, и каждое утро мы прогуливались с ним по скверам города, посещали вместе могилу жены.

Однажды вечером, перебирая хлам в старом чулане, мы наткнулись на пыльную коробку, которую населяли пожелтевшие от времени кисточки. Рами собирался избавиться от залежавшихся бездельников, но я попросил не делать этого. Я всегда был далек от искусства, считая, что художники наделены талантом, дарованным им с детства. Просто в тот момент меня посетило желание творить, хотелось выплеснуть боль на бежевую ткань. Затем мысль преобразилась в намерение. Я не знал, возможно ли это для человека в моем положении. А потом просто сказал себе: «Черт с ним!» и посвятил дальнейшие три года царству мольбертов и кисточек. С первыми лучами солнца я начинал работать, а заканчивал, провожая сонное светило. Из детской мазни постепенно начали вырисовываться линии пейзажей, черты лиц. Я выкарабкивался из глубокой ямы, цепляясь за хрупкие корни надежды, а мой ангел-хранитель подталкивал меня.

И вот спустя три года я был способен делать многое, чего не мог в прошлой жизни. Мы с Рами устроили выставку моих картин, часть из которых продали. Вырученные деньги отправили в хегринский приют. Когда я закончил портрет жены, я почувствовал, как тяжелые оковы души были сброшены. Я отпустил мою любовь, зная, что наша встреча в один день состоится. Обряд очищения закончился.

Глава 17

Исповедь месье Деданжа переворачивала мой внутренний мир. Закрыв глаза, я прокручивал историю художника, безвозвратно прогоняя сон. Бессонница встретила вместе со мной первые лучи солнца, которые принялись гладить мое бледное лицо. Я понял, какие оковы имел в виду маэстро. Их тяжесть сопровождала меня долгие годы, звон заглушал внутренний голос. Крылья, стремившиеся вверх, атрофировались, и я забился в самый жуткий угол сотворенной мною темницы. Но ключ к спасению всегда был рядом, внутри меня. Просто тогда я ослеп от вечной темноты и нуждался в проводнике.