Неугасимые зарницы - [48]

До них еле слышно доносились звуки свадебной музыки. А Тернюк все еще был переполнен ею. На крутом подъеме он остановился передохнуть: усталость, забытая на какое-то время там, на свадьбе, снова давала себя знать.

— Утомились? — спросила Валя.

— Да, — признался Касьян Маркович, довольный сочувствием невестки.

— Все утомились. Это с непривычки, — Валя по-детски громко и аппетитно зевнула, рассмеялась. — Я тоже едва держусь на ногах... А Костенька наш, наверное, уже спит с бабушкой.

На тесной полянке, среди черноты леса, дымил угасающий костер. На палках-рогатулях сушились выстиранные носки. На другой сучковатой жерди висели кружки и полотенца. Накрытые крышками котелки, оба уже закопченные, стояли на земле, обложенные горячей золой. На широком пне с давно почерневшим срезом поблескивали алюминиевые миски. Рядом с пнем два бревна — скамейки. Одно — толстое, ровное; другое — корявое, крученое, похожее на огромного окаменевшего ящера. Казалось, что это действительно допотопное чудовище подняло уродливую голову на короткой шее и заглядывает в черные проемы палаток.

Люся и Роман, прижавшись друг к другу, сидели на толстом бревне. Они спали.

— Ну а грибы будем сегодня есть или, может, оставим на завтрак? — шутливо произнес Тернюк, зная, что сон у голодных чуткий.

Люся и Роман сразу же проснулись.

На мерцающие угли бросили сушняк. Вспыхнул огонь, языки пламени лизнули черные челюсти ночи — сказочный мирок расширился.

Ужинали без лишних разговоров, сосредоточенно, по-деловому. Даже любопытная ко всему Люся не расспрашивала Касьяна Марковича, как он гостил на сельской свадьбе. Лишь изредка звучали короткие слова, похожие на команду:

— Где соль?

— Подай, пожалуйста, хлеб.

— У кого нож?

«Как в операционной», — подумал Иордан и даже почувствовал знакомый запах эфирных испарений.

...Они лежали в палатках, в теплых спальных мешках, на пружинящей душистой перине из сосновых веток. Настоящий туристский отдых! А вокруг ночь, лес и горы. И ты чувствуешь себя частицей всего этого, сливаешься с окружающим миром, растворяешься в нем.

Иордан не мог уснуть. Его волновал плеск близкого ручейка. Точно так же струится из крана напористая вода в предоперационной. Вот он тщательно моет руки, переговаривается с сестрой, просит показать рентгеновские снимки больного, а вода плещет и плещет...

Сколько раз за время своей работы ему приходилось готовиться к операции, сколько раз он, будто какой-то чародей, маг, подходил к операционному столу, склонялся над больным, веря в свою непогрешимость.

Чародей, маг... Непогрешимость... Может, и так. Разве без веры в свою непогрешимость была бы твоя рука твердой и ловкой? Сомнения и колебания хирург оставляет за порогом операционной. Должен оставлять. Но это все же удается не всегда. Каждая новая операция не похожа на предыдущую, даже однотипную. Адекватных недугов не существует. Природа не знает однообразия ни в чем — ни в добром, ни в злом. И ты на каждой операции тоже другой, с каждым днем ты чувствуешь себя опытней, уверенней. И все-таки многое зависит от непредвиденного стечения обстоятельств...

Иордан слушал спокойное, ровное дыхание жены и завидовал ей. Ничто не тревожило ее. Вся она здесь. Лежит вот завернутая, будто кокон шелкопряда, в спальный мешок и видит счастливые, безмятежные сны. Все для нее — «как музыка». И Олекса с Валей тоже спят с юношеской беспечностью. Ведь у них еще нет почти той дороги, которая позади, вся она впереди. А вот учитель, может, и не спит. Ему есть на что оглянуться. В его годы носишь груз не только тот, что в вещевом мешке...

Думая о других, Роман забывал о себе, о своей работе. Но в сознание снова врывался плеск ручейка.

Роман злился. К черту всякие ассоциации! Ручеек — это только ручеек, и он не имеет ничего общего с предоперационной. Лесной шорох — только шорох, а не какие-то там шумы сердца. Темнота ночи — только темнота, а не огромная рентгеновская пленка. И ты — это только ты... Тебе нужен сейчас покой, сон. Ведь ты специально пошел в этот поход — в горы, в лес, чтобы отдохнуть от работы...

Наконец сон все же сморил Романа, но был он неспокойный, мучительный.

...В тот день все складывалось как нельзя лучше. Больные чувствовали себя хорошо, операций не предвиделось. К тому же и день выдался солнечный, теплый.

Роман тешил себя мыслью, что ему ничто не помешает провести вечер с Люсей. После работы они поедут куда-нибудь за город, в лес, побродят по опавшему золоту осени.

И вдруг телефонный звонок.

— Роман... ты только не волнуйся... сказала, всхлипывая, Люся. — Твоя сестра Катя прислала телеграмму. Маме плохо. Она хочет увидеться с тобою...

Через несколько часов самолет уже нес Романа над Днепром к Кировограду. Оттуда еще километров шестьдесят придется добираться машиной до села Верблюжки.

Мать давно уже мучили разные болезни. Трудная сложилась у нее жизнь. Муж пошел на войну и не вернулся. Осталась с двумя детьми. Самой пришлось и кормить, и одевать, и учить их. О себе не думала, не до этого было. Когда что-либо болело, отогревалась на печи, пила отвары из трав, к врачам не ходила.