Неугасимые зарницы - [4]

Вскоре грянула война. Виталий Михайлович не смог эвакуироваться — у жены начались роды. Чтобы спасти от голода больную жену и ребенка, он продал на рынке все, что можно было продать. Не продал только свою любимую картину «Мавка».

Однажды всезнающая бабка Тодора подстерегла его на лестнице и шепнула:

— А ваша русалка всплыла... Немецких офицеров ублажает...

— Вранье! — возмутился Глухов.

— В каждом вранье есть доля правды, — обиженно сказала бабка Тодора.

Убедившись, что Зена и в самом деле работает в офицерском клубе не то певицей, не то переводчицей, а может быть, как говорила бабка Тодора, обыкновенной шлюхой, Виталий Михайлович понес на рынок и «Мавку». Понес с каким-то отвращением к этому красивому телу, которое стало товаром. А товар — это уже не искусство, он продается и покупается.

И все же с полдороги вернулся.

Он стал копировать ненавистную «Мавку», которую теперь называл болотной русалкой, и относил на рынок копии. Рисовал на мешковине, на обратной стороне клеенок... Но сколько ни сбывал обесцененную наготу, в сердце оставались неотмщенная боль и щемящий стыд. Он ловил себя на том, что и копируя не может оставаться равнодушным к этой красоте.

Мавка-Зена начала повсюду мерещиться ему. Что бы он ни писал, во всем проглядывала она. Ее выражение лица, ее осанка, взгляд. А когда жена с ребенком поехали в пригородное село к отцу и Виталий Михайлович остался один, она неотступно следовала за ним везде.

Он перестал копировать «Мавку», спрятал ее в кладовой. Но это не помогло. Ночами Мавка-Зена выходила из кладовой и бродила по дому. Приближалась к постели, соблазнительно покачивала бедрами, говорила с упреком: «Вы, Виталий Михайлович, не лучше меня. Между нами только и разницы, что я продаю себя, а вы торгуете мною. Даже не продаете — торгуете, так как я позировала для вас бесплатно...»

Оставалось последнее — продать и оригинал. И вот он снова несет свою «Мавку» на рынок. Только, наверное, сегодня нужно было идти другой дорогой...

— Вы не узнали меня, Виталий Михайлович?

— Нет, не узнал вас, Зина.

— Вы уже не хотите даже называть меня Зеной?!

— Я не хочу звать вас Зеной. Я не хотел бы называть вас и Зиной, но ведь нужно же как-то... Все должно как-то называться.

Она не обиделась, засмеялась беспечно, естественно.

— Называйте меня ведьмой, продажной потаскухой, только не называйте шлюхою — я не люблю этого слова...

— Вы пьяны...

— Нет, дорогой маэстро, я просто нагая... Более нагая, нежели тогда, когда вы меня рисовали... Кстати, вы еще не продали «Мавку»?

— Еще не продал. — Глухову вдруг захотелось чем-то досадить ей. И он сказал: — Вот несу...

Видно, досадил. Зена сбросила с картины покрывало, хмурясь стала всматриваться в себя прежнюю.

— Хотите, я найду покупателей? Идемте со мной. Вам дадут настоящую цену. Вы увидите, как я умею торговать собой...

— Вы сума сошли, Зина!

В это время на пороге появился пьяный офицер в сопровождении овчарки. Офицер уставился на Зену, пес — на Глухова.

— Милая фрейлейн, господа хотят песню. О-о, фрейлейн знается с партизанами?..

Зена взяла офицера под руку.

— Это не партизан.

— А почему с бородой?

— Он — художник...

— Ах, то есть художник... Вы хороший художник? Вы есть настоящий художник?..

Виталий Михайлович молчал. Выручила, а может, ввергла в новую беду Зена.

— Господин Глухов талантливый художник, — сказала она.

— Фрейлейн уверен в этом?

— Конечно... У него с собой картина. Вы можете убедиться.

Офицер указал Виталию Михайловичу на открытую дверь:

— Прошу... Будем смотреть ваш картин.

Глухов не узнал бывшей аптеки. После перестройки здесь появился просторный зал для десятка столиков. В глубине зала, у глухой стены, находились буфет и небольшие подмостки.

— Господа! — крикнул офицер. — Наша милая фрейлейн Зена желает рекомендовать нам свой талантливый соотечественник. Она уверяет, что мы будем смотреть один небольшой шедевр, достойный Дрезденской галереи. Если это так, я готов приобрести этот шедевр...

Зена взяла из рук Глухова картину, подняла над головой:

— Я думаю, что каждый хотел бы иметь у себя настоящее произведение искусства. Я уверена, что это шедевр. Давайте устроим аукцион.

Зена сорвала с картины покрывало. Виталию Михайловичу показалось, что она сорвала одежду с себя и выставила напоказ свою обольстительную наготу.

— Гут! Браво! — закричали пьяные гитлеровцы.

Зена поставила картину на пианино.

— Так вот, господа... — Зена назвала для начала не особенно высокую цену, ударила по клавише: — Раз!.. Кто больше?

Виталию Михайловичу казалось, что он сидит в театре и смотрит спектакль.

Зена вышла из кафе вместе с Глуховым.

— Вы не жалеете, что сбыли «Мавку»?

Виталий Михайлович в ответ промолчал.

— Значит, жалеете. Но вы же несли ее продавать... Вы не любите ее, правда? Не любите из-за меня?..

— Неужели вас это еще тревожит?

Зена нахмурилась. Поправила прическу и тихо сказала:

— Я приду к вам в пять часов. Хорошо?

Она не стала ждать его ответа, резко повернулась и скрылась за дверью кафе.

Виталий Михайлович перешел на противоположную сторону улицы и затерялся среди людей...