Нетронутые снега - [10]

В другую минуту не осмелился бы молодой приискатель делать замечания бывалому, но сейчас столько радости! Ему хотелось что-нибудь сказать доброе, хорошее. Но все старатели стояли хмурые, хотя в душе у каждого ключом кипела радость. Они боялись, что их с «хальным» золотом может разоблачить проворный сосед.

— Тащи, Андрейка, миску под пробу, — проговорил дядя Гриша.

Паренек бросился со всех ног выполнять поручение.

— В тех ямах нам придется пока поваландаться, — говорил дедушка Пых, принимая от Андрейки миску, — посмотрим, куда там пойдет золото, тогда еще пробить ямы две-три можно будет, а потом и бросим.

— Правильно, — согласились старатели.

— А хватит ли у нас у всех этой… Как, Андрейка?

— Инициативы, что ли?

— Во, во. Вот и я говорю хватит ли у нас инициативы, а то мы развернемся, да и того…

— Хватит, — заверил его Андрейка.

Четыре человека пошли за дровами, чтобы заложить большой бут у богатой ямы. Остальные начали поднимать пески из старых ям. Работа шла вяло и медленно. Каждый думал только о новой яме: а что она даст завтра?

На площадке, где Выгода решил пробить яму, уже горел яркий костер. «Пусть, холера, колотит, мы их тоже немало прохлестали пустых», — думал дядя Гриша.

О чем бы ни разговаривали старатели, Филипп Егорыч думал свою думу: кому сообщить о золоте на Учугэе? Решал и не мог решить. Однажды он уже написал письмо своему товарищу, чтобы тот сходил к начальнику прииска и рассказал о богатой россыпи, но передумал и письмо изорвал. Не поверит начальник на слово, что где-то там, далеко на севере, есть золото. Много существует сказок о золоте, нельзя верить каждой. Что делать? Кому сообщить? Старатель долго ломал голову.

Как-то вечером Андрейка опять рассказывал о новой жизни у них на прииске. Он с гордостью говорил о красавице-драге, которая, черпая породу, своими большими ковшами гремит на всю тайгу. Рассказывал и о рудном золоте, найденном в горе.

— Слушай, Андрейка, а план пятилетний, про который ты рассказывал, на наш прииск тоже распространится?

— А как же! Поэтому плану у нас на прииске фабрику будут строить, золото извлекать из руды. Из Москвы приказ пришел про эту фабрику, — с гордостью ответил молодой приискатель.

— Из Москвы! Значит, про наш прииск и Москва знает? Так, так. Москва знает.

Андрейка рассказал о недавно выстроенном клубе, о больших переменах, происшедших в жизни приискового люда.

— Факт, все изменилось, — согласился дядя Гриша.

— Обожди ты! — цыкнул старшинка. — А правда ли, Андрейка, что во всех домах приискателей горит электричество?

— Своими глазами видел, — с готовностью ответил тот.

— Ну, уж если на нашем маленьком прииске фабрику строят и электричество есть, то в городах-то, в больших городах, наверно, сильно большие фабрики, а? Так, значит, и Москва про то знает? Так, так.

Мысль Филиппа Егорыча усиленно заработала: «Вот он, правильный-то путь! А Москва что хочешь сделает. Она-то уж разберется, где электричеству гореть».

Вечер был уже поздний, а старатели все еще не спали. Они сидели и рассуждали, как добыть продукты.

— Золото у нас вывернулось доброе, — сказал старшинка, — это верно, а продуктов мало. Если остаться еще на одно лето, то факт — заголодуем.

— Как Шамякин, — заметил дядя Гриша.

— Какой Шамякин? — поинтересовался Андрейка.

— Вот как жрать нечего будет, так Шамякина узнаешь.

Дядя Гриша рассказал, что будто бы где-то в тайге жил охотник, фамилия его была Шамякин. Жил он один, и вот вышел у него порох, охотник стал голодать. Он не мог добыть себе даже дохлого зайца. Сильно ослаб охотник. Лежал как-то на нарах и думал, чего бы ему поесть. Мыши скреблись под нарами. Решил он поймать хоть мышь. Залез под нары и начал ковырять ножом мышью норку, а в ней оказался золотой песок. Обрадовался охотник, стал дальше копать. Пока копал, ослаб окончательно.

— Воткнулся носом в золото и помер, — закончил дядя Гриша, — с тех пор и стали говорить, что Шамякин придет. Вот как бы с нами не случилась такая же история, как с Шамякиным.

Долго судили и рядили старатели и, наконец, пришли к одному: идти старшинке к Даниле Кузьмичу и просить его о помощи.

Утро. Морозно и тихо.

Филипп Егорыч с Андрейкой нацепили лыжи и отправились в путь.

Стояла, как завороженная, тайга. Каждое деревцо куталось в пуховую кухту. Кругом ни звука, только слышно, как поскрипывает снег под лыжами.

— Эээ! — крикнул дедушка Пых, когда поднялись на пригорок.

И тайга и горы ответили:

— Эээ-эй! эй! эй!

Он в эту минуту не испытывал ни радости, ни восторга. Ему просто хотелось вспугнуть тишину, показать, что здесь есть человек. Дедушка Пых оттолкнулся палками и покатился вниз.

Быстро добрались они до юрты Данилы Кузьмича.

Когда разговор о здоровье и об охоте кончился, старшинка с суровой прямотой сказал:

— К тебе я, Данила Кузьмич… с просьбой.

— Говори, слушать буду.

Филипп Егорыч сидел против печки и в раздумье поглаживал бороду. Лицо его хорошо освещено пламенем горящих дров. Брови, как никогда, насуплены, глаза смотрят печально.

— Решили было мы уходить, да передумали, до весны хотим додюжить, а там видно будет, — говорил дедушка Пых. — Но с продуктами у нас плохо, не хватит нам, никак не хватит.