Нетерпеливый алхимик - [40]

— Мне бы хотелось кое-что выяснить, сеньор Олекминский, — продолжил я.

— Спрашивайте, — ответил он, все еще кипя яростью.

— Почему вы заявили об исчезновении Ирины только через десять дней?

Его сведенные судорогой черты разгладились, утратив гневное выражение. Василий задумался.

— Я уже рассказывал твоему сослуживцу, когда подавал заявление, — вспоминал он. — Ей иногда приходилось отлучаться по работе на короткое время. Но в тот последний раз ее отсутствие слишком затянулось, и я подумал: вероятно, она рассердилась на меня за какую-нибудь чепуху, не знаю… Потом заподозрил неладное и заявил о пропаже.

— Задержка объясняется только этим?

— Не понял?

— Где и кем работала Ирина? И вы, кстати?

— Она, нет, я…

Мы с Чаморро переглянулись.

— Хорошо, сеньор Олекминский, — пришел я ему на выручку. — Давайте договоримся с самого начала: нас волнует труп и, соответственно, убийца, чьей жертвой, возможно, стала ваша девушка. Все остальное — не важно. Я не стану мучить вас вопросами о роде вашей деятельности, даже не поинтересуюсь, в порядке ли ваши документы. Но с условием: вы расскажете обо всем, что имеет непосредственное отношение к преступлению.

Василий посмотрел на меня в упор своими серо-стальными глазами, требуя подтверждения моей искренности, и я с честью выдержал его взгляд. Признаться, это далось мне нелегко, но необходимо было войти к нему в доверие. Я вовсе не считаю себя человеком кристальной честности, однако в случае с Василием придется поднатужиться и стать таковым хотя бы на время и только для него. Он искал у меня защиты, и я не имел права обмануть его надежды.

— Хорошо, — собрался с духом он. — Какие сведения вы хотите получить?

— Например, когда вы в последний раз видели Ирину или с ней разговаривали?

— В день ее исчезновения. Я просидел у Ирины до вечера, затем у меня возникли кое-какие дела, и я ушел. Она тоже ушла, а около двенадцати ночи позвонила. Наш телефонный разговор оказался последним.

— Вы помните, о чем конкретно шла речь?

— Ей подвернулась выгодная работа — богатые клиенты из Мадрида — и предстояла поездка на три-четыре дня.

— Вас это не удивило?

— Она так уже делала, — понуро признал Василий. — Ее занятие приносит большие деньги.

Чаморро опередила мой вопрос:

— У вас есть какие-нибудь соображения по поводу этих клиентов?

— Нет, мне известно о них лишь то, что они из Мадрида; Ирина поддерживала постоянную связь с несколькими типами, которые хорошо платили. Какие-то важные шишки — они приезжали сюда летом или на уик-энд и всегда ей звонили. Одних я знаю, но только в лицо, других никогда не видел.

— Вы не могли бы дать нам поименный список? — спросил я.

— Нет.

— Обещаем действовать с предельным тактом, чтобы избежать огласки, — заверил я.

— Нет, со списками ничего не получится. У меня на слуху всего лишь три имени: помню, одного звали Луисом, другого — Педро, и мелькал еще какой-то Хавьер. Вот и все. Удивительно, что я вообще их запомнил.

— А как вы полагаете, какую сумму они предложили Ирине за сопровождение в течение этих трех-четырех дней? — спросила Чаморро.

— Трудно сообразить так сразу, — сказал Василий, пожимая плечами. — До миллиона,[54] а то бери и выше. Ирине платили столько, сколько она запрашивала.

— Значит, дела у нее шли хорошо, — сделал вывод я.

— Лучше, чем у любой из девушек Таких, как она, — больше нет. Ни здесь, ни в других местах, где мне доводилось бывать раньше.

Я подумал, что в судьбах Тринидада Солера и Ирины Котовой прослеживается одно любопытное совпадение: если удастся идентифицировать паленсийские останки, то оба они погибли на пике финансового процветания, когда, казалось, жизнь к ним вполне благоволила и как раз в той области, в какой каждый мечтает добиться успеха.

— Еще пару-тройку чисто формальных вопросов, — сказал я, осторожно прощупывая почву. — Припомните, может, кто-нибудь угрожал вашей девушке или плохо с ней обращался? Другими словами, не знаете ли вы человека, имевшего намерение причинить ей зло?

— Надо оказаться последним сукиным сыном, чтобы желать зла Ирине, — сказал он твердо. — Она была не только самой красивой женщиной в мире, но самой доброй и жизнерадостной; в нее нельзя не влюбиться. Никто и никогда не поднимал на нее руки, никто и никогда ей не угрожал, по крайней мере, я об этом ничего не слышал. А если бы кто-либо отважился на такую подлость, Василий, — он ударил себя по груди, — раскроил бы ему череп.

Я приближался мелкими шашками к неминуемой теме и собирался затронуть ее в решительной, но вместе с тем предельно деликатной манере:

— Какого рода отношения вас связывали?

— Нас? — с его губ слетел горький смешок. — Как тебе сказать?

— А так и скажите. Ведь мы договорились: вы без утайки выкладываете все нужные для следствия факты, а мы делаем выводы, — заметил я бесстрастным тоном.

— Хорошо, сейчас объясню, и ты, сержант, наверняка меня поймешь, — набрался смелости он. — Я и подобные мне люди обходим Гражданскую гвардию стороной. Когда у нас возникают проблемы, мы решаем их самостоятельно, если, конечно, в силах, а не в силах, так предпочитаем подохнуть, лишь бы не идти на сделку с Гражданской гвардией. Мне совсем не в жилу говорить с тобой, сержант. Ни мне, ни моему бизнесу. Однако Василий Олекминский долго не протянет, не узнав о том, что же все-таки произошло с Ириной; вот почему он просит помощи.