Нет ничего невозможного - [64]
— Хотела побыстрее спуститься, да? — Я попытался избежать драматизма, и она улыбнулась.
На следующий день она сказала, что хочет попробовать еще раз, и через два дня мы предприняли вторую попытку дойти до вершины. Было очень холодно, ночью поднялся ураганный ветер, и нам пришлось забиться в расщелину на высоте семи тысяч двухсот метров, чтобы дождаться рассвета и исчезновения резких порывов ветра. Когда вышло солнце, температура нормализовалась, но мы увидели, что с севера надвигаются черные тучи. Мы вновь дошли до желтой линии, Эмели решила спуститься, а я пробыл наверху еще несколько часов. Между снегопадом и туманом вершину мне найти не удалось.
Все, что произошло в ту неделю, заставило меня вспомнить о важности неудачи, любых неудач. Мы — всего лишь незначимые, хрупкие существа, и это то, что очень важно постоянно осознавать. В первую очередь тогда, когда мы привыкли к успеху, слишком уверены в себе и думаем, что непобедимы, что можем выигрывать всегда и везде. На соревнованиях такое высокомерие не мешает, но в горах оно может привести к слезам наших близких людей.
Думаю, все это в какой-то степени привело к тому, что в попытке покорить Эверест я не хотел идти хоть на какой-нибудь риск и теперь, поднимаясь по северо-восточному склону, я не получаю удовольствия. Восхождение из Ронгбука одним махом, без какой-либо помощи, — уже само по себе большая задача, потому что я никогда не поднимался на такую высоту и не знаю, как отреагирует тело.
Сегодняшний мир масс-медиа делает многие вещи банальными; мы стали думать, что ценность имеет только победа, а поражение — признак слабости. Это толкает нас к выбору: понизить уровень того, чем мы занимаемся, чтобы увеличить вероятность победы, или принять поражение вместе с критикой, запастись терпением и упрямством, чтобы из года в год пытаться дальше, пока, возможно, мы не добьемся цели, о которой мечтали. Ясно одно: поражения не помогают продавать. Ни газеты, ни радио, ни телевидение, ни цифровые платформы не рассказывают о попытках. Люди хотят только одного — чтобы им рассказывали о победах, потому что их совершают герои, которые, несмотря на трудности, храбро и упорно добиваются того, что взбрело им в голову. Никто не восхищается проигравшими. Спонсорам важно заполучить нового спортсмена-звезду, чтобы шумно представить его публике, альпинисты стремятся подняться на самую высокую или сложную вершину, чтобы заработать деньги, необходимые для следующей экспедиции. Если альпинист не хочет браться за более простые проекты, чтобы обеспечить себе нужную долю побед, то линия, отделяющая его от смертельного риска, становится все тоньше. Бенуа Шаму[62], Жан-Кристоф Лафай[63], тот же Ули Штек… Мы никогда не узнаем, почему они пошли на последний риск и действительно ли социальное, связанное с медиа или деньгами давление заставило человека сказать себе: «Давай, давай, ты много раз пытался и не удавалось, но в этот раз все получится», и вот уже ты сам закрываешь глаза, пусть хотя бы на миг, не видя, с чем играешь. С собственной жизнью. Очень важно избавиться от этого давления — внешнего или внутреннего — и принять тот факт, что в альпинизме победа и поражение не являются бинарными, как в других видах спорта. Нужно иметь терпение и пытаться год за годом, зная, что не меньше половины попыток не дадут желаемого результата.
Я решил пойти обычным маршрутом, по северо-северо-восточному ребру, и с этого момента время полетело. Отдохнув один день в продвинутом базовом лагере (ПБЛ) на высоте шести тысяч трехсот метров, я в последний раз вышел на тренировку для акклиматизации, прежде чем атаковать вершину. После завтрака я положил в рюкзак один ледоруб, теплую непромокаемую куртку и толстые перчатки и пошел наверх. Без особых усилий, отталкиваясь лыжными палками, я сначала поднялся до северного склона, а затем до северного ребра. Это похоже на вертикальный километр Фулли, только со скоростью, разделенной на пять. Ощущения безупречные. Мне удается держать постоянный, динамичный темп, а иногда даже переходить на спринт, чтобы проверить, как отреагирует тело, — не хочу никаких сюрпризов позже. Я хотел дойти до восьми тысяч метров и спуститься обратно, но поскольку я добрался до этой высоты за четыре часа и у меня еще остаются силы, то продолжаю подниматься. Меньше чем через шесть часов я дохожу до третьего лагеря, последнего, где останавливаются коммерческие экспедиции перед решающей атакой на вершину. Я иду между палатками и вижу Пембу — непальского гида, сопровождающего клиентов из экспедиции, с которой мы делим пропуск.
— Намасте, Пемба, как дела?
— Очень хорошо. — Он снимает кислородную маску. — Ты откуда?
На его лице удивление, он не ожидал меня здесь увидеть.
— Я сегодня вышел из ПБЛ.
— Останешься здесь на ночь?
Я вижу, что он странно на меня смотрит, — наверное, подсчитывая, хватит ли запасов.
— Нет, я без палатки. И ниже я лучше сплю! Просто поднялся, чтобы прогуляться.
— Да ты просто обезьяна! — Он смеется и смеется, недоверчиво глядя на меня.
Я отвечаю улыбкой, поднимаю руку в знак прощания и продолжаю неспешно подниматься до начала северного ребра, на высоте восьми тысяч четырехсот метров. Там я делаю паузу. Открывается потрясающий вид, сияет солнце; сейчас вторая половина дня, достаточно тепло, а я уже высоко. Несколько секунд я размышляю, не пойти ли прямо к вершине, — вот же она, так близко… Но решаю все же следовать плану: сегодня — акклиматизация, а через неделю — покорение вершины. Я остаюсь там на несколько минут, пробуя воздух и пейзажи на вкус, а потом начинаю спускаться. Поскольку я хорошо себя чувствую, то бегу трусцой по заснеженному склону и возвращаюсь в продвинутый базовый лагерь меньше чем через три часа, как раз чтобы слегка привести себя в порядок, разобрать рюкзак и успеть к ужину. Как ни посмотри, в этот день у меня наилучшее с точки зрения физиологии самочувствие, а значит, процесс акклиматизации прошел успешно, и я вижу, какой результативности могу добиться на высоте. И если я чему-то научился, так это вот чему: если я чувствую себя хорошо, лучше всего идти вверх и смотреть, что будет дальше, ведь горы не оставляют особого выбора.
