Нет ничего дороже - [14]
— Значит, тебе что, Санька, прислать?
— Книжку.
— Какую же?
— Хорошо бы, дяденька, про птиц, про зверей, про растения. И чтобы картинок побольше.
— Найдём и с картинками. А тебе, Павел Ильич, игрушку, что ли, прислать? Например, заводной мотоцикл.
Павел Ильич пропустил шутку мимо ушей, считая её неуместной.
— Мне, Глеб Борисович, про партизан книжку. Картинки это не обязательно. Только, чтобы потолще…
— Буду искать потолще…
Последней, с кем распрощался Левашов, была Елена Клементьевна.
Он долго держал в своих ладонях горячую руку Елены Клементьевны, а она не торопила его ни взглядом, ни жестом.
Он сбежал с крыльца и впрыгнул в таратайку, тяжело скрипнувшую рессорами и плетёным кузовом.
Иван Лукьянович натянул вожжи своей огромной ручищей, казалось, ему ничего не стоит порвать их.
— Там, за околицей, на минутку сойду. Попрощаться с товарищем.
Иван Лукьянович понимающе кивнул головой, нахмурился и сильно дёрнул вожжи, так что лошадь с места пошла крупной рысью.
Провожающие стояли на крыльце и махали: кто рукой, кто пилоткой, кто голубой косынкой. И только Санька не вытерпел и, сверкая пятками, более чёрными, чем земля, бросился вдогонку за таратайкой по её пыльному следу.
1947 г.
КВАДРАТ КАРТЫ
Тени берёз ложатся на дорогу смутными пятнами, и от этого выбоины мало заметны, они тоже походят на тени. Машину подбрасывает и трясёт, но Антон Иванович, по своему обыкновению, жмёт на всю железку. Его раздражает этот большак, ему не терпится поскорее выбраться на шоссе.
Рядом с Антоном Ивановичем сидит подполковник Позднышев, а на заднем сиденье, в затылок ему, по соседству с горкой чемоданов и запасных бачков, устроился Луговой.
— Однако дорожка, доложу я вам, — не выдерживает, наконец, Луговой, подброшенный на ухабе. Он глубоко, почти по локоть, засунул руку в петлю у оконца.
— Ничего, скоро выедем на шоссе, — подбадривает спутника Позднышев.
Уже притупилось любопытство ко всему, что виднеется за окном. Всё, о чем хотелось сказать, сказано. Все песни, пришедшие в голову, спеты. Луговой затягивал песню, бросал её на полуслове, начинал вторую и перебивал сам себя третьей, а Позднышев, со свойственной ему обстоятельностью, пел все куплеты подряд, помнил все слова.
Луговой вспомнил уговоры генерала Моложатова.
«Ну, что за охота трястись двое, а то и все трое суток на моём драндулете? Да еще мотор плохо тянет. Когда можно сесть в мягкий вагон. Почиваете себе, как граф, а курьерский, знай, мчит. Только версты полосаты появляются в окне. Позднышев — другое дело, он человек военный. А вы здесь причём? Ведь всю душу вытрясет! Запылитесь до самой печёнки, до мозга костей. Что вы, на наших учениях пыли вдоволь не наглотались?» «Никак нет, не наглотался, — пытался отшутиться Луговой. Только вошёл во вкус». «Хуже нет, как со штатскими спорить. И главное — приказать нельзя. Надел шляпу, а с него и взятки гладки…»
Позднышев только что сдал полк и едет в Москву, в академию. Инженер Луговой, в прошлом командир сапёрного батальона, возвращается туда же. Луговой провёл отпуск у друзей фронтовиков, в живописном белорусском городке, где стоит дивизия…
Пыль, горячая и душная, клубится над дорогой. Каждая повозка, машина оставляют позади себя пыльную завесу, так что Антону Ивановичу поневоле приходится сбавлять газ. Все машины, подводы выкрашены в серый цвет, все лошади серой масти, все люди одеты в серое. Обычно глянцевитые, будто смазанные жиром, листья придорожной ракиты стали матовыми и никнут под тяжестью вездесущей пыли. И даже вода в ручье, пересекающем дорогу, потускнела, так что ручей походит на запыленное зеркало.
Шляпа Лугового и пиджак тоже стали серыми. Пыль лезет в рот, в нос и уши, платок и воротничок черны — и всё-таки как уютно в этой тряской машине, подпрыгивающей на выбоинах!
Когда они добрались до шоссе, Антон Иванович уступил место Позднышеву. Тот оказался любителем лихой езды. Это никак не вязалось с его спокойными глазами и губами, с неторопливой походкой и жестами.
На шоссе трясло меньше, пыль угомонилась, и повеселевший Луговой снова затянул: «Пора в путь-дорогу, в дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю идём…»
— А что если завернуть в наши Замошенцы? — неожиданно предложил Позднышев.
— В Замошенцы?
— Ну, да. Ночевать всё равно где-нибудь придётся. Подумаешь, тридцать километров в сторону! Час туда, час обратно.
Антон Иванович нахмурился и сделал вид, что очень внимательно вглядывается в ветровое стекло.
— Антон Иванович сердится, — заметил Луговой.
— Причём тут сердится? — рассердился Антон Иванович. — Легко сказать — час туда, час обратно… Вы что, тех дорог не знаете? Вот сядем где-нибудь на Княжьем болоте и будем сидеть, как кулики.
— Надо насчёт моста узнать. В райисполкоме, что ли, — предложил Позднышев.
— И прямо к бабушке Василисе, — мечтательно добавил Луговой. — Ставь, бабка, самовар, вари картошку, давай сюда сметану, жарь яичницу, да побольше калибром, принимай старых жильцов — майора Васю да майора Алешу, да Антона Ивановича, гвардии сержанта…
Антон Иванович уже и сам непрочь был заехать в Замошенцы, но продолжал сосредоточенно смотреть на дорогу. «Ничем вы меня не купите!».
