Нет Адама в раю - [86]

По утрам, когда дети еще спали, а Лесли на кухне готовила завтрак, он часто тихо подходил к ней сзади, крепко прижимал к себе и целовал в шею, а его руки ловко расстегивали ее пижаму.

— Кофе убежит, — предупреждала Лесли.

— Да, — соглашался Джино, и его руки были полны ею, а пальцы поглаживали ждущие соски.

— Я не могу ничего делать, когда я возбуждена.

— Я тебя возбуждаю?

— Да.

— А как? Вот так? Или так?

— Да.

— Или так?

— Да, да.

И чаще всего дело заканчивалось тем, что совершенно обнаженную Лесли Донати муж относил назад в их смятую постель.

— Надеюсь, что в этот раз мы сделали ребенка, — скажет потом Лесли.

— Как? Опять?

— Да, — ответит она, нежно целуя его после страстных объятий. — Я хочу иметь дюжину детей с тобой, для тебя. Две дюжины. Сотню.

— И всех за одно утро? — смеялся Джино.

— В любое утро. Или ночь, или вечер.

— Если я не начну торопиться, чтобы попасть на работу, мы не сможем прокормить и тех троих, что у нас уже есть, — говорил он, гладя ее. — Я люблю тебя трогать.

— И никогда не переставай, — отвечала Лесли. — Я бы умерла, если бы ты не захотел меня трогать.

— Ты — это все! — говорил Джино. — Все, чего я хочу.

А когда Джино уходил, Лесли Донати оставалась со своей бело-голубой кухней, где на подоконнике цвела красная герань, бледно-желтой ванной и гостиной с камином, полом из сосновых досок и ковром ручной работы. Трое ее детей были пухленькими, жизнерадостными и редко плакали, за исключением тех случаев, которые Лесли называла "легкими вспышками латинского темперамента".

— О, Джо, — скажет она (или "О, Марк", или "О, Джули), — ты опять начинаешь проявлять свой латинский темперамент. Да? Хорошо. Ну, давай. Продолжай, теперь погромче. Раз, два, три. Давай!

И в большинстве случаев дети начинали смеяться и обнимать ее пухлыми рученками.

Лесли Донати часто говорила себе, что у нее есть абсолютно все, чего бы она могла пожелать. У нее был прекрасный дом, и она знала, что ее любят. Семья мужа обожала ее, а сам Джино восхищался не только ее телом; ему было приятно находиться рядом с ней, говорить с ней, быть там, где была она. Он был добрым и нежным, любящим отцом и хорошо обеспечивал семью.

В первый год после их женитьбы Джино оставил Этвиллскую транспортную контору и вошел в дело с отцом и братьями. Теперь он был полноправным партнером в фирме "Донати и сыновья — Оптовая торговля фруктами и продуктами", и очень хорошо зарабатывал. Он мог позволить себе немного побаловать жену, доставить ей удовольствие.

Только одного он не мог понять — неослабевающей любви Лесли к матери, Анжелике, и сестре, Алане. Единственное, из-за чего Джино и Лесли спорили друг с другом, но всегда один из них вовремя останавливался, чтобы спор не вышел из-под контроля. Однако отношение Лесли к матери и сестре всегда оставалось тем, что разделяло их, в чем они не могли достичь полного согласия.

— Послушай, милая, в этих двоих нет ничего хорошего. Ни для тебя, ни для меня, ни для детей. Даже для самих себя. Они ни к чему не пригодны. Посмотри, как они ведут себя.

— Дорогой, ты не понимаешь…

— Ты чертовски права, что я не понимаю! И больше всего не понимаю, как ты можешь защищать их. После всех гадостей, которые они тебе сделали. Не знаю, как ты выносишь их присутствие.

— Джино, это моя мать и моя сестра.

— Да, я знаю. Но любой прохожий на улице, которого ты никогда не видела, лучше бы отнесся к тебе.

— Ты не понимаешь…

Конечно, он не понимает, думала Лесли. Да и как ему понять?

Семья Донати была полной противоположностью семье де Монтиньи, а она была той меркой, по которой судил Джино.

Лесли улыбалась. Семья Донати — это было что-то необыкновенное, удивительное и теплое, и так тесно связанное, как пальцы на руке. Джулия Донати обожала своего большого веселого мужа Джузеппе и своих сыновей Марчелло, Джино, Роберто, и своих дочерей — Софию и Адриану, а все они, в свою очередь, смотрели на Джулию, как на единственную в мире личность, вокруг которой вращаются Солнце и Луна. Донати пели, смеялись, плакали и спорили с грубокой яростью и хорошим чувством юмора. Когда Анжелике де Монтиньи не удалось поссорить свою дочь и Джино в то памятное Рождество, она смирилась с поражением, но предприняла атаку в новом направлении.

— Эти итальянские семьи все одинаковы, — говорила Анжелика. Они вечно грызутся друг с другом.

— Они очень дружны, — отвечала Лесли, стараясь не поругаться с матерью.

— Как отвратительно все это, — продолжала Анжелика, — все эти спагетти, сыр, чеснок, оливковое масло. Здоровые толстые мужчины и неаккуратные неряшливые женщины. Ты воспитана не так, Лесли. Поверь мне, тебе очень быстро все это надоест.

После серии таких выступлений Лесли отказалась обсуждать с матерью семью Донати. Она поняла бессмысленность стараний убедить Анжелику в том, что существует большая разница между семьей Донати и семьей в итальянской комической опере с толстыми животами и ужасным акцентом. Джулия часто готовила итальянские блюда, но она также с редким талантом умела жарить бифштексы на углях и кукурузные початки. Родив пятерых детей, Джулия Донати прекрасно влезала в плятья двенадцатого размера. А обе ее дочери, София и Адриана, были обладательницами талий в двадцать два дюйма, отчего их подруги не итальянки зеленели от зависти.