Несусветный эскадрон - [7]

Госпожа баронесса, правда, требовала, чтобы при таких ранних прогулках непременно надевались коротенькие спенсеры с длинными рукавами, потому что выхаживать простывших и капризных дочек – удовольствие сомнительное. Но девицы берегли свои нарядные яркие спенсеры для вечерних прогулок с господами офицерами, которые вскоре ожидались.

На лужайке уже пасся барашек с розовым бантом на шее.

Это, надо полагать, был тот самый барашек, которого доблестно отказался пасти альпийский стрелок, воспетый стихотворцем Шиллером. Но в кротких сердцах юных баронесс нашелся ему приют. Барашек еще невинным ягненком был взят к баронскому двору, вымыт и приучен к порядку. Ныне он вырос, возмужал, и его блеянье, столь беззащитное в юные годы, весьма смахивало на медвежий рык.

Жил баран, как в раю, постоянно причесываемый и приглаживаемый нежными ручками, украшенный разнообразными бантами, а то и чепчиками, навеки избавленный от общества своих неотесанных родственников.

Приласкав барашка, юные баронессы взялись за томики стихов. И тут обнаружили завидное единодушие. Хотя девицы и разбрелись по всему обжитому уголку парка, хотя мыслями могли обмениваться лишь телепатически, однако книжицы у всех были раскрыты на одном и том же стихотворении господина Шиллера – нужно сказать, весьма буйном и смущающем душу стихотворении. Называлось оно «Достоинство мужчины». Пребывая в уединении, юные баронессы лишь этим стихотворением и утешались.

А поскольку достоинство, о котором с таким знанием дела толковал стихотворец, с иными другими спутать было невозможно, над лужайкой и подстриженными кустиками раздавались томные вздохи.

Видимо, просматривая в свое время Шиллера, госпожа баронесса была крайне невнимательна, иначе быть бы «Достоинству мужчины» выдранным с корнем и сожженным в камине.

Пока примерная мать наблюдала с веранды за дочками, отец семейства велел позвать старшего садовника и спустился в парк.

Прицис почтительной рысцой явился на зов.

Он, будучи ростом даже повыше господина барона, пребывал при нем в неком вечном поклоне, так что глядеть снизу вверх ему приходилось, скособочив голову.

А голова, кстати, была интересная – лицо продолговатое, подбородок твердый, нос тонкий с горбинкой. Длинные светлые волосы, расчесанные на прямой пробор, свисали по обе стороны этого выразительного лица и малость закручивались на концах. Возможно, в роду у садовника были шведы. А скорее всего, какой-нибудь бравый немецкий рыцарь лет триста назад снизошел до хорошенькой крестьянки.

– Посадил ли ты, Фриц, те семена, что я дал тебе в прошлый вторник? – сурово спросил господин барон.

– Посадил, милостивый господин, в тот же день. Хотя и странные это семена, совсем рыбья икра… Одно слово – господские семена.

– Пойдем, посмотрим всходы, – распорядился господин барон.

– Какие же всходы? – удивился Прицис. – Всходам быть, милостивый господин, еще рано.

– Но ведь ты посадил семена три дня назад! – возмутился господин барон. – Выходит, ты нерадивый слуга. А что делают с нерадивыми слугами? Пойдем, Фриц, посмотрим на твою грядку.

И господин барон с достоинством направился по дорожке, а Прицис, приличным образом склонившись и заглядывая сбоку в баронскую физиономию, не отставал от него.

– И Господь один знает, что может взойти и вырасти из таких диковинных семян! – приговаривал он перепуганно, и тем не менее почтительно. – Ни дать ни взять селедочная икра… Но из господских семян и цветы должны вырасти господские!

Когда господин барон и его садовник наконец увидели искомую грядку, то оба замерли перед ней в полнейшем ужасе.

И было отчего!

Из заботливо взрыхленной и с раннего утра политой земли торчали аккуратным строем рыбьи головы с дружно раскрытыми ртами.

Селедочный рассол еще не успел обсохнуть на них.

– Нечистый! Это сам нечистый! – опомнившись, первым прохрипел Прицис, ибо голос его от такой неожиданности словно бы провалился куда-то вовнутрь глотки.

Реакция же господина барона свидетельствовала о практическом складе его ума.

Господин барон еще не успел осмыслить, человеческих или дьявольских рук это дело, но что виновный нуждается в исправлении – это он уразумел сразу.

– Выпороть! – возопил господин барон, да так, что Прицис в панике шарахнулся, споткнулся и растянулся на грядке. Еще бы – это могло относиться в первую очередь к нему…

– Выпороть!! – еще громче заорал господин барон. – Вы-по-роть!!!

По песчаным дорожкам к нему уже неслись, почуяв неладное, Лотхен, Анхен, Лизхен, Гретхен, Амальхен, госпожа баронесса, болонки, камердинеры, горничные, младшие садовники – все, кто в эту минуту находился в парке и около. Следом за юными баронессами поскакал и привыкший к их беготне барашек.

Никто ничего толком не понял в происходящем, потому что Лотхен первой налетела на Прициса, споткнулась и повалилась на него, кто-то из лакеев рухнул на Лотхен, перекатился через девицу и оказался у самых баронских ног, обутых в великолепные пантуфли. А тут подоспели и прочие юные баронессы, чтобы рухнуть и завизжать истошными голосами. Последней, естественно прибыла хозяйка дома, но ей и вовсе ничего не удалось понять, потому что к той минуте один из камердинеров, вытаскивая из всей этой колготни Амальхен, утратил равновесие и сел на грядку с селедочными всходами. Болонки, обезумев от радости, оглашали все это столпотворение торжествующим лаем, так что и слов человеческих было не разобрать. Время от времени девицам удавалось перекричать болонок.