Нестрашная сказка. Книга 2. - [8]

— Я ему: как пронесем? На щите или под щитом? На транспарантах или на скрижалях? Какой размер, вес, материал, шрифт, язык? Пока, говорю, точно задачу не поставишь, не понесу любовь.

— А он?

— А он говорит… ну, это… говорит: покажи мне свою мужскую силу.

— А ты?

— А я взял треножник и отколотил его до полного выпадения из памяти. Сказано же: ставь задачу конкретно!

— А что дальше было?

— Ну, армия на приступ перешейка собралась, а полководец лежит в полной отключке. Лектор — за лампу, она ему не дается: подарил, не моги больше прикасаться. Я сижу над чуть живым телом, объясняюсь: выполнял приказ хозяина. Лектор — на меня с кулаками: дескать таких наклонностей раньше за Александром не водилось. Я ему — в лоб. Положил рядом. Так они сражение и продули. Когда остатки братьев-любовников удирали, про меня никто не вспомнил.

— А потом?

— А что потом… — завозился Энке в некотором смущении. — Потом пришли спартанки с амазонками.

— И ты их всех…?

— А куда было деваться? — поднял честные глаза джинн. — Правда, после они все передрались — лампу делили. Так друг дружку и перевели. А, после, — громко изрек он, предваряя следующий вопрос, — наступили в Элладе тишина и гармония аж на три века.

Лекс за дорогу в песках высох до звона в сухожилиях. Одежда пришла в полную негодность. От нее почти ничего не осталось. Мысли были только о воде и еде. Одно хорошо, преследователи его точно потеряли.

Последние два дня пути он начал впадать в оцепенение. А джинну хоть бы что, бежал себе, поглядывая по сторонам, да время от времени ругал человеческое племя за слабость, изнеженность, зависть, подлость, жадность, трусость, тупость, жестокость…

Внезапно он ссадил Лекса в тень и умастился рядом.

Каменистая гряда стекала от вершины на ту сторону отлогим спуском. По самому верху шла череда причудливых скальных зубцов. Под таким, похожим на обломанный клык, они и залегли. Лекс поплавал некоторое время в прозрачном беспамятстве, но благодаря усилиям Энке, пришел в себя.

— Зачем ты меня тормошишь? Мы пришли?

— Угу. Просыпайся.

— Что там?

— Сам посмотри, я твоими глазами работать не нанимался.

У подножья сгрудились кибитки. Там блеяли овцы, стонали верблюды, жалостливо мекали козы. Между ними сновали люди. Поселок надвое разделяла едва различимая тропа. А дальше — извилистой блестящей лентой змеилась река.

Лекс увидел воду, рванулся к ней, но был сграбастан джином и водворен на место, а когда пришел в себя, Энке коротко обрисовал ему диспозицию:

— Десять домов на колесах, стадо овец и коз, есть лошади.

— Я не заметил.

— Увели поить к реке. Людей человек сорок. Верблюды — на продажу.

— Откуда ты знаешь? — вяло поинтересовался Лекс.

— Ухоженные, и без поклажи…

— Пойдем, а? — тоскливо попросил Лекс.

— Пойти-то мы, конечно, пойдем, да только ночью.

— Я не доживу. Сдохну тут, и достанется твоя лампа кочевникам, будешь до конца мира с ними перепираться.

— Я, конечно, долго просидел в песках, только боюсь, нравы за последние сто лет мало изменились. По сравнению с теми, внизу, даже никейский погонщик — родной мамой покажется. Подумаешь, отловили бы нас работорговцы и прицепили на одну жердь. Зато в пути и еда, и вода. Охрана, опять же.

— От кого?

— Вот от этих! Это ж Духи. Племя такое. Они бродягам всегда очень радуются. Живут обособленно. Сами ни с кем не водятся, а уж с ними никто и подавно дело иметь не желает. Духи изредка выползают из центра пустыни для обмена товарами, вот как сейчас. Идут давно, провиант заканчивается, коз и овец они жалеют, до ближайшего торга еще топать и топать. А тут — мы с тобой. Меня сразу говорю, варить бесполезно: как сунешь, так и высунешь. А тебя мигом разделают и запекут. Или — в котел. Перед этим они еще живое мясо отбивают. Считается, так вкуснее.

Если бы в организме оставалась хоть капля воды, Лекс бы заплакал. Река была рядом, но оставалась недосягаемой.

— Ты у нас джинн или кто?

— Джинн.

— Делай что хочешь, но донеси меня до воды!

Энке склонил голову набок, натянуто усмехнулся и уже приготовился к уточнениям, когда Лекс взмолился чуть не в крик:

— Проползем за валунами и спустимся к воде. Нас никто не увидит.

— А что так тихо? — ехидно спросил Энке. — Встал бы на гребень и проорал во всю глотку. Я, дражайший хозяин, подозреваю, что они нас уже почуяли, и, если мы с тобой проявим хоть какое-то шевеление, явятся сюда всем племенем. Ну, меня-то насовсем затоптать трудно. А ты сейчас — ни подраться, ни убежать.

— Ты ж нес меня по пустыне, — уныло канючил Лекс.

— Тащить тебя на закорках и одновременно отбиваться от врагов, дело трудное, но выполнимое. Желательно, чтобы тебя при этом не убили. Ты мне дорог именно живым. Уж лучше такой хлюпик, чем людоеды. Я с ними с ума рехнусь.

Сволочь и демагог. Демагогическая сволочь, трепло собачье… но прав. Подходило время, нырять в лампу, и останется Манус Аспер один одинешенек против всей честной компании.

Энке завозился, будто в штаны иголка попала. Лекс вяло потянул из сумки лампу, приткнул ее между камней и отполз подальше. Скручиваясь в жгут, джин раскалялся так, что запросто могло опалить волосы.

Поганец, который привязал джина к лампе, кое-что умел: Энке, например, мог свободно менять форму перед нырком. Зато в обычной жизни, как ни старался, ничего не получалось. За дорогу Лекс вспомнил все, что слышал о джиннах в разных секторах. Получалось: Энке еще повезло — или не повезло, как посмотреть — в иных местах джинны постоянно пребывали в сосуде, выбираясь исключительно по приказу хозяина. Но и со способностями у них обстояло покруче. Проще говоря: такие джинны свободно могли менять форму, летать, просачиваться в замочную скважину и т. д. А что Энке? Практически — обычный человек, ну, побыстрее и посильнее других, ну, может неограниченное время может обходиться без пищи и воды. Еще и демагог!