Неспокойные воды Жавель - [45]

Изображая на всякий случай бредущего усталым шагом завзятого клошара, я пошел по улице Паен и поравнялся с бистро-гостиницей-комфорт-модерн (с трупом в придачу), которую держал Амедх, экзотическая туша. Ставни были закрыты, но сквозь щели едва сочился обычный желтоватый свет. Изнутри доносился слабый шум. Совсем слабый. Чуть слышный.

Как там Демесси: разлагается преспокойно в десятом номере или же его унесли прочь? Но в любом случае, независимо от того, по-прежнему ли труп лежит на кровати или его куда-то дели, дом этот весьма любопытен. Занятный барак, с которым наверняка стоит познакомиться поближе, а иными словами, посетить его.

Ты все понял, Нестор? Ты – клошар. Пьяный клошар, если того потребуют обстоятельства. Держи нос по ветру и действуй в соответствии с этим. Должно быть, в этом доме можно обнаружить интересные вещи. Перво-наперво надо удостовериться, там ли еще жмурик.

Я проник в узкий коридор с сырыми стенами и поднялся на второй этаж. Ударившие мне в нос запахи не уступали по силе, разнообразию и тошнотворности тем, которые я вдыхал во время первого своего посещения этого идиллического места, как сказал бы Демесси. Но того, которого следовало опасаться, я не учуял. Я подошел к двери десятого номера и прислушался. Старая, устоявшаяся привычка. Ничего. Ни единого шороха. Я достал ключ, который унес в тот день, новенький ключ, тот самый знаменитый ключ, который Демесси заказал специально для Ванды. И открыл дверь.

На меня пахнуло чем-то звериным. Рука моя, взметнувшаяся к выключателю, наткнулась на другую руку. Щелчок. Включилась прикрепленная к потолку большая лампочка, вспыхнул свет.

Тут, пожалуй, пошли кое на какие расходы. Это касалось освещения и занавесок (лампочка прогнала весь мрак, а окно закрывала какая-то тряпка, само собой, арабская), ну а в остальном… Вместо одной кровати стояло две (причем одной и той же модели), и в угол был брошен соломенный тюфяк. На тюфяке – пусто. Его владельцем был, видимо, тот парень, который включил свет, вернее всего для того, чтобы я не ушибся, войдя в темную комнату. Это был молодой араб с угловатым лицом и колким, словно консервный нож, взглядом черных блестящих глаз. На нем была застегнутая до самого ворота куртка, из-под которой торчали ноги, обтянутые синим полотном.

Два других прихожанина того же вероисповедания лежали на кроватях. Один из них, наполовину приподнявшись на левом локте и не вынимая из-под одеяла правой руки, глядел на меня. Гляделки у него были точно такие же, как у парня в куртке. Другой дрых без задних ног, не издавая ни звука – ни носом, ни горлом. Все вместе они составляли на редкость молчаливое трио. Прислушиваясь у двери, я не уловил никаких признаков их присутствия в комнате.

– Привет, дамы и господа,– заикаясь, проговорил я.

– О-о-о-х,– вздохнул молодой парень.– Ты разбудить товарищ. Мы спать. Завтра работа.

Акцент у него был в пределах необходимого. Забавно, но у меня сложилось впечатление, будто он нарочно старается говорить на ломаном французском. Лежавший на кровати тип встал и подошел к нам. Под одеялом он лежал одетый. На нем был самый обычный костюм – серый пиджак и коричневые штаны. Тип улыбался. Осторожно взяв меня за руку, он заставил меня сделать два шага вперед. Потом отпустил меня, закрыл дверь и прислонился к ней.

– Ключ,– сказал он, протянув руку.

Он по-прежнему улыбался, но улыбка его не внушала доверия.

– Ключа нет, папаша,– молвил я.– При мне нет.

И это была сущая правда. Я оставил ключ в замочной скважине, а этот дурачок не заметил. Он уже открыл было рот, чтобы ответить мне или обругать меня (скорее уж, обругать, таковое намерение отражалось в его темных глазах), как вдруг третий мужчина, тот, что спал, мирно спал, забился на своей кровати, точно рыба об лед, то ли под воздействием кошмара, то ли из-за особо чувствительного клопиного укуса, и уронил одеяло, а вместе с ним и другую вещь, далеко не такую миролюбивую, с глухим стуком упавшую на корявый пол. Небольших размеров автомат.

Трое бедуинов обменялись крепкими словами на своем наречии, вроде как слегка полаялись. Нельзя сказать, что я этому удивился – то была комната, где невероятное становилось нормой, но в конце-то концов… Короче, я был несколько озадачен, что и побудило меня решиться на необдуманный жест, то есть сделать то, чего делать не следовало.

При виде утвари такого сорта я стал искать аналогичного утешения и поднес руку к карману, где лежала моя пушка. И это меня погубило. То были глазастые ребята, которые знали толк в жестах и мигом все понимали, несмотря на весь свой дурацкий вид. Они тут же набросились на меня с неотразимой ретивостью арабских скакунов, ни больше ни меньше. Опять-таки местный колорит. И так огрели меня по голове – видно, от судьбы не уйдешь (мектуб), видно, стоит войти в эту конуру и – бац! – ну как тут не вспомнить Ванду, только Ванда была красивая и хорошо пахла, а вот сегодняшние ребята… нет, что и говорить, сегодняшние ребята…

* * *

Звуки, сначала отдаленные, приглушенные, становились все громче и явственней, и вот наконец мне удалось локализовать их и определить, если уж не понять. Вокруг меня говорили на каком-то иностранном языке, языке диком, в основном гортанном, но с прорывающейся местами пронзительной ногой. Ясно. Я был пленником феллаг или что-то вроде этого.