Несломленная - [75]

– спрашиваю я себя. Такие мысли посещают меня все чаще и чаще. Я говорю Тину, что хочу умереть. Он понимает, какая беспросветная бездна меня поглотила. Я говорю ему, что больше не вижу смысла жить.

Каждый день я получаю новые угрозы в виде звонков и СМС. Отец оставляет уже получасовые голосовые сообщения. По его заплетающемуся языку я понимаю, что он пьян. Он говорит такие гадкие и грязные вещи, которые я даже повторить не могу. Его слова разрывают мне сердце. Тин видит мои страдания и берет на себя роль живого щита между мной и отцом: теперь он слушает все его сообщения вместо меня и удаляет все его пронизанные ненавистью СМС.

Мы возвращаемся в Загреб, и я тренируюсь эпизодически. Родители Борны снова встречают нас очень тепло и окружают заботой. Они тоже обеспокоены тем, что Борна встречается с Каролиной, будучи моим тренером. Они хотят поддержать и нас с Тином, и Борну, так что им тоже эта противоречивая ситуация дается непросто. Они за меня переживают – не потому, что на меня работает их сын, а потому что они меня полюбили. Их сыновьям повезло иметь таких родителей.

Я пропускаю летний американский сезон, потому что видеть корт не могу. Вся нервотрепка так меня выматывает, что, когда я приезжаю на US Open, помочь мне может только чудо. Против француженки Натали Деши я играю нормально, но все равно уступаю, причем душераздирающе: на матчболе мяч отскакивает от сетки и переваливается на мою сторону – 6:3, 0:6, 5:7. На следующий день у меня все тело ломит – я совершенно растренирована и отвыкла от нагрузок.

Через несколько недель мы едем в Пекин, и я снова вылетаю в первом круге. После этого я решаю завершить сезон – продолжать бессмысленно.

* * *

Борна каждый месяц выставляет мне счета, и я их оплачиваю не разбираясь, потому что я ему доверяю. Но выясняется, что напрасно. Когда я возвращаюсь домой и кое-что пересчитываю, оказывается, что последние 12 месяцев я плачу ему гораздо больше, чем мы договаривались, – точнее, вдвое. Я предъявляю ему это.

– Ну вообще-то у нас контракт, помнишь? Я давал тебе его 12 месяцев назад, – говорит он как ни в чем не бывало. Он достает лист бумаги, на котором от руки написан контракт. Который я не подписывала.

– Я его не подписывала, – говорю я. Но это не мешало Борне весь год выставлять мне счета в соответствии с ним. Я в ярости – начать хотя бы с того, что он был со мной не весь год.

Я не требую от него вернуть мне деньги, но дальше плачу по первоначальной ставке.

17. 2005–2006. Темнота

Ветер завывает и хлещет меня по лицу, но я ничего толком не чувствую. Полное онемение. В такой яме я никогда еще не была. Морально я практически мертва и решаю, что пора покончить со своей жизнью и физически. У меня больше нет сил терпеть эти бесконечные страдания и боль. Я ничего не даю этому миру, Тину, моей семье. Я решаю прыгнуть с балкона своей квартиры в Монако на 30-м этаже.

Мне кажется, что я бросила брата, хоть и понятно, что нельзя было возить 11-летнего ребенка с собой по турнирам, это нездоровая обстановка. Но я сильно сомневаюсь, что оставила его в здоровой. У меня сердце разрывается из-за того, что я не могу с ним поговорить или хотя бы просто услышать его голос.

Я закрываю глаза и представляю, как лечу с балкона. Мне не страшно. Я подхожу к краю, берусь за перила и думаю: «Умереть будет правильно. Там будет спокойно. Из-за меня у всех проблемы. Если я умру, все неприятности, которые я приношу, умрут со мной».

Но что-то меня останавливает, я отпускаю перила, пячусь назад с балкона и захлопываю дверь. В квартире я сажусь на диван и несколько часов в оцепенении смотрю в одну точку. Опять.

Я уже не раз была близка к тому, чтобы спрыгнуть. Вместе со страстью к теннису я, увы, потеряла и страсть к жизни. Я сплю по 18 часов, а когда бодрствую, почти все время молчу. Похоже, у меня развивается кататонический синдром. А в последнее время я думаю уже не только о том, чтобы спрыгнуть с балкона, но и о том, что проще всего было бы застрелиться. Мне интересно, как достать пистолет.

Мои суицидальные мысли говорят о том, что я не могу продолжать жить в разладе со своей семьей. Как дочь я отчаянно хочу человеческих, теплых отношений со своими родителями. Я продолжаю надеяться, что это возможно. Я хочу склеить свою разбитую семью, хочу, чтобы мы стали нормальными. И я отчаянно хочу поговорить с Саво – я скучаю по нему просто ужасно. Наконец, я хочу узнать, не готов ли мой отец измениться.

– Мне нужно с этим разобраться, – говорю я Тину. – Я хочу понять, в силах ли я что-то исправить. Поеду к отцу в Сербию.

Для Тина это удар:

– Ты возвращаешься к нему?!

– Я должна что-то сделать. Так я больше не могу. Мы не можем. Встретимся через неделю в Загребе.

В глубине души я понимаю, что встреча с отцом, скорее всего, ни к чему не приведет.

Тин раздавлен. После всего, что я вытерпела от отца, он переживает за мою безопасность. Но он знает, что мне необходимо встретиться с отцом. Как и всегда, Тин меня понимает. Он собирает вещи и уезжает в Загреб. Я еду в Белград.

Я не предупреждаю отца, что приеду. Я долго еду по извилистой дороге и наконец оказываюсь в его поместье, раскинувшемся на два гектара. На миллионы долларов, что я заработала теннисом, он отстроил себе огромный роскошный дом в местечке Врдник в 70 километрах от Белграда. Он утверждает, что сам участвовал в строительстве. В доме шесть спален, пять ванных, сауна, спортзал, бильярдная, три гаража и три террасы, а также пруд, теннисный корт, 40-метровый винный погреб и конюшня. На прилегающей к дому территории высажены деревья и фруктовый сад.