Несломленная - [59]

Во время Уимблдона у нас с Энрике завязывается длинный разговор о жизни, спорте и, конечно, моем отце и его деспотичности. Впервые я доверяю кому-то настолько, чтобы рассказать о побоях. Его глаза округляются, пока он сосредоточенно слушает меня. Он почти не задает вопросов, но мне кажется, что он понимает всю тяжесть ситуации, в которой я нахожусь всю свою карьеру. Он не просит меня поделиться всеми страшными подробностями – вместо этого я вижу в нем желание спасти меня, избавить от этой жизни. Но мне кажется, что он не до конца осознает, с чем мне изо дня в день приходится иметь дело. Он вырос в совершенно другой обстановке.

Он знает, что я скоро поеду домой на тренировочный сбор, и дает мне мобильник, чтобы мы могли поддерживать связь.

* * *

Отец занят обустройством новой жизни на родине. Пока что он в Белграде снял дом. Он вызывает меня туда по телефону. Говорит, что трехнедельную подготовку к американскому хардовому сезону я проведу там. Я слушаюсь. Я уже привыкла по его велению лихорадочно срываться с места, кидать людей и никогда не задавать вопросов. Я, как обычно, просто стараюсь протянуть до конца дня и сохранить рассудок, живя по его безумным правилам.

Когда мы приземляемся в Белграде, я звоню отцу узнать, куда нам ехать. Он в ярости.

– Ты сыграла на Уимблдоне как ничтожество. Дошла только до четвертого круга, – орет он в трубку. – Домой приезжать не смей – оставайтесь с матерью где хотите. Чтобы здесь я вас не видел.

Ну вот, приехали.

Теперь в ярости уже я. Я игрок топ-10. Топ-10. Я одна из лучших теннисисток мира, а ему все мало. Это бред собачий, и я так от него устала. Я понимаю, что у него была непростая жизнь и разные психологические проблемы, но меня тоже это все заколебало. «Будем откровенны, что бы у тебя было, если бы не я и не моя карьера?» – думаю я. Мы бы так и жили на пособие в общежитии для малоимущих без гроша. На грани нищеты. Не было бы у нас ни машин, ни недвижимости, никаких надежд. Он не мог бы купить свои большие дома, дорогие машины и все остальное, на что он там любит тратить деньги. И при этом он не позволяет мне прийти домой? В дом, за который плачу я?

Мы с мамой заселяемся в гостиницу и разбираем чемоданы. С одной стороны, я очень зла, но с другой – и хорошо, что нам не надо возвращаться к нему. Через несколько часов, когда мы уже расположились и отдыхаем, звонит телефон.

– Можете приезжать, – говорит отец.

Мне хочется орать от злости. Сначала он заставил нас заселиться в этот драный отель, а теперь требует, чтобы мы возвращались домой. Он не мог сделать это три часа назад, когда мы только прилетели? Я кладу трубку и смотрю маме в глаза. Она уже столько лет терпит его безумство. Он сломал ей волю, превратил в подобие человека без крупицы собственного достоинства или голоса. Она не получает от него никакой любви. Как и меня, он постоянно называет ее «жалкой коровой». И, несмотря на все это, она его любит и никогда не пойдет против него. Но я начинаю думать, что при поддержке Энрике могу наконец вырваться из этого болота. Что наконец я могу уйти из дома.

Глядя маме в глаза, я спрашиваю, уйдет ли она со мной.

Мы обсуждаем свои возможности и варианты. Как нам сделать это? Ночью? Как купить билеты на самолет, чтобы он не узнал? Сможем ли мы сохранить свои планы в тайне? Где сможем спрятаться?

Но это все пустые надежды. Маме на это не хватит духа – а все потому, что это он заставил ее поверить, что она никчемное существо, что он нужен ей, что без него она не проживет.

Мы собираем вещи и едем в наш новый съемный дом в Белграде.

* * *

Энрике любит писать мне сообщения, и последние два месяца мы на связи практически каждый час. Он не пишет и не звонит, только когда я сплю. Но в Белграде я так не могу – папа постоянно рядом и контролирует каждый мой шаг, а про моего бойфренда он не знает. Энрике не понимает, почему мы вдруг резко перестали общаться. Он знает, что отец у меня неуравновешенный; он читал газеты и слышал мои страшные истории. И все равно я вижу, что ему трудно до конца понять, почему он не может связаться со мной, когда он хочет, как это было два последних месяца. Ситуацию усугубляет то, что Энрике тоже собственник.

– Почему ты не можешь пользоваться телефоном перед отцом? – спрашивает он. – Почему не можешь сказать, что переписываешься с другом?

– Потому что мне нельзя иметь друзей.

В общем, мне снова приходится прятаться – теперь уже со своим секретным телефоном. Я ныкаюсь по углам в доме: в гараже, туалете, саду. Прятать нужно и сам телефон – под кроватью, в шкафах – в любом месте, где папа на него не наткнется и не услышит бесконечный звон сообщений от Энрике. На протяжении трех недель нервы у меня на пределе, потому что я одновременно пытаюсь переписываться со своим бойфрендом и прятать телефон, с которого делаю это. Я максимально осторожна, и отец ни о чем не догадывается.

Кажется, я влюбляюсь в Энрике. Он видит, в каком изолированном аду я живу все эти годы. Он хочет мне помочь и говорит, что сделает что угодно, лишь бы моя жизнь стала лучше. Но по мере того как мы становимся ближе, я понимаю, что долго так продолжаться не может. Невозможно прятаться бесконечно.