Несломленная - [33]

Для меня это победа такого же калибра, как над Мар-тиной. Я снова обыграла теннисистку топ-10 и уложилась в два сета. Теперь все поймут, что Мартину я обыграла не случайно.

После пресс-конференции я спешу к родителям, и мы возвращаемся в гостиницу.

Я в четвертьфинале «Шлема», но мы это не празднуем.

В следующем матче я играю с еще одной юниоркой, пребывающей на подъеме, – Александрой Стивенсон. Ей 18, она высокая и мощная. Я знаю, что она сильна: у нее пушечная подача и игра, которая подходит для травы.

Нас ставят на шоу-корт № 2. Мы успеваем сыграть только несколько геймов, прежде чем начинается дождь. Это значит, что доиграем мы на следующий день. Матч переносят на первый шоу-корт. По возвращении в отель отец заводит меня на завтра. Он не отстает от меня ни на минуту. Ни на минуту. Я ложусь спать и сплю крепко, но на следующий день с самого первого мяча играю ужасно. Я чувствую себя выжатой – не физически, а эмоционально. Этот лихорадочный турнирный график напрочь меня истощил. Победы над Хингис и Пьерс забрали все эмоции. В последние недели очень много всего произошло.

Стивенсон – мощь во плоти с ее подачами по 190 километров в час. Она растаскивает меня по корту, и на этот раз я только и могу, что гоняться за ее мячами, пытаясь их вернуть, пытаясь прочитать и принять ее безумную подачу.

Перелом наступает при 3:3 в третьем сете. Я подаю, и она берет мою подачу. На этом я заканчиваюсь. До конца матча я не беру ни одного гейма, и она побеждает 6:3, 1:6, 6:3.

Это конец. Уимблдон для меня закончен. После пресс-конференции в тихом углу папа спускает на меня всех собак. Как обычно, он находит безлюдное место – между «Уимблдоном» и тренировочным «Парком Аоранги». Там он вплотную нависает надо мной и начинает свою ритуальную брань.

«Ты бездарность».

«Ты корова».

«Ты жалкая».

«Ты ничего не стоишь».

Снова и снова. Он в ярости, что я проиграла в четвертьфинале Уимблдона, показав, на его взгляд, плохую игру. В его глазах я сама выбросила его – и свою – уимблдонскую мечту.

Я стою там под потоком его ругани. Его слова рвут мне душу. Он заставляет меня чувствовать себя ничтожеством.

И тут моя обычная непроницаемость меня покидает. Я больше не могу сдерживать слезы и начинаю содрогаться от рыданий. Все эмоции последних недель: от побед над Мартиной и Мари до этого обидного поражения – выходят наружу. И я стою там перед своим отцом, который называет меня куском дерьма после того, как я в 16 лет из квалификации Уимблдона дошла до четвертьфинала. Я слушаю, какое я ничтожество, и от этого мне невыносимо тяжело, грустно и страшно.

Когда мы возвращаемся в нашу гостиницу в Патни, он не бьет меня. Вместо этого он использует другое наказание из своего репертуара – стояние. Все три часа, что он меня распекает, я должна стоять. Брату и маме приходится слушать это дерьмо. Он не впервые заставляет меня стоять, и я слышала от него тирады гораздо хуже этой. Периодически он берет тайм-аут и садится посмотреть телевизор, пока я продолжаю стоять. После изнурительного турнира у меня болят ноги, но эмоциональная боль еще сильнее.

Наказание продолжается до двух часов ночи. Я уже думаю: «Да ударь ты меня, и дело с концом». Я лучше несколько часов потерплю физическую боль, чем эту психологическую пытку. Его крик пробирает меня до костей. Это страшнее любой физической боли. Пожалуй, это даже хуже удара в живот.

До меня доходит: следы физического насилия неизбежно заметят люди. Кофты с длинным рукавом, которые я надеваю на тренировки, скрывают только некоторые синяки. Они у меня по всему телу.

Когда меня спрашивают, что со мной произошло, я выдумываю очевидные отмазки. «Это я налетела на стол», – говорила я раньше тренеру. «Да с лестницы упала», – сказала я кому-то однажды. Я никогда никому не сказала правды, потому что не хочу, чтобы ее узнали все. Уж лучше я потерплю, чем рискну развалить нашу семью. Конечно, я не хочу, чтобы меня избивали, но у меня нет другого выхода. Мне всего 16, и я не могу представить, чтобы кому-то рассказала о происходящем со мной. Я боюсь, что, если люди узнают о побоях, он сообразит, что это я им рассказала, – и тогда он буквально меня убьет. И еще мне не нужна чужая жалость. Поэтому я продолжаю выдумывать объяснения своим синякам.

Многие уже имели возможность увидеть моего отца с самой ужасной стороны и знают, насколько он может быть страшен. Я сама видела, как люди смотрят на него со страхом. Как правило, его предпочитают не трогать – себе дороже.

Поэтому я продолжаю врать за него. Я уже делала это в суде. Я всегда буду его защищать, независимо от того, как ужасно его насилие, как отвратительны его слова, как беззащитно я чувствую себя перед ним. Я всегда буду защищать его, потому что я его боюсь и еще лелею надежду, что, если я продержусь, однажды он перестанет. Я защищаю его, чтобы сохранить нашу семью.

Пресса не оставляет его в покое, но он сам в этом виноват. Хотя я, конечно, никогда не осмелюсь сказать ему это. Мое дело – концентрироваться на теннисе и больше ни на что не обращать внимания, потому что он требует от меня все больше и больше.