Несломленная - [12]

Никто меня о синяках не спрашивает. Не знаю, замечает ли их кто-то. Знаю только, что никто не спрашивает. Но иногда скрыть его побои невозможно. Однажды он хочет ударить меня по голове, но промахивается и попадает в левый глаз. Сразу появляется фингал. В результате я три дня пропускаю тренировки, не хожу в школу. Отец прячет меня, чтобы не начались вопросы.

Во время тренировок, если ему не нравится то, что я делаю, но на корте тренер или вокруг есть люди, он отзывает меня в сторону и делает вид, что дает мне полотенце. На самом деле под полотенцем он зло сжимает мою руку, так что его ногти впиваются мне в кожу.

– Ты тренируешься как говно, – говорит он и ухмыляется. – Подожди, увидишь, что тебя ждет.

После тренировок – и без того продолжительных – он еще заставляет меня бегать на длинные дистанции, в особенно плохие дни – до десяти километров. Тогда я ухожу в себя и веду с собой мысленный диалог. Убеждаю себя, что все будет хорошо, что я могу это вынести. Что я выживу.

Еще я говорю с собой потому, что однажды поняла: я почти совсем не разговариваю. Я никому никогда не расскажу, что со мной происходит, – я слишком боюсь отца. У меня не возникает даже мысли сказать хоть слово хоть одной живой душе, потому что моя расплата за это будет адской.

* * *

Бабушка тоже приехала в Австралию и теперь живет с нами. Дядя Павле пока что в Сербии, но и он подумывает о переезде. Родители, конечно, знают о зверствах войны, которые переживают наши близкие, оставшиеся на родине. Но мне уже нет дела ни до чего, кроме тенниса.

По мере того как меня узнают в австралийских юниор-ских кругах, папино поведение ухудшается. Это странно, но чем лучше я играю, тем злее становится он. Он продолжает пить на турнирах. В тех редких случаях, когда я дохожу до финала, но не выигрываю, он забирает у меня «приз неудачницы» и разбивает его.

Однажды я проигрываю финал турнира в «Уайт Сити». В глазах моего отца это провал. Он зол и по пути на станцию уже сложил на меня горы ругательств. Теперь мы стоим на платформе Эджклиффа. Вдруг он выхватывает мой хрустальный «приз неудачницы» и швыряет его о кирпичную стену поблизости. Звук бьющегося стекла привлекает внимание людей на перроне – они оборачиваются. Я ползаю по платформе, собирая осколки, чтобы выбросить их в урну, пока люди печально за мной наблюдают. Мне стыдно, я несчастна. У меня по щекам текут слезы. Иногда на корте он начинает один за другим швырять мячи из корзины, чтобы я их собирала, и я боюсь, что то же самое начнется сейчас. Он уже заставил меня нести все наши вещи на станцию – тоже в наказание.

Как-то утром на групповом турнире в пригороде Сиднея он снова обезумел от алкоголя. После упорного матча против соперницы старше меня я получаю новую порцию проклятий, как только мы уходим из виду других родителей и тренеров. Мама и Саво беспомощно стоят рядом. Он думает, что я выиграла, потому что не видел итоговый счет, и злится потому, что я играла плохо. Продолжает обливать меня грязью.

Слава богу, он не знает, что я проиграла.

Мы всей семьей идем на станцию, и он злится все больше. Он плюет в меня, и я уворачиваюсь в тщетной надежде, что это меня каким-то чудом спасет. Мне очень стыдно, что это все видят люди. А потом по какой-то не доступной моему пониманию причине мама вдруг решает сказать ему: «Так она проиграла». Я в ужасе от того, что она это сделала. Просто в ужасе.

Он оглядывается по сторонам, чтобы проверить, не смотрит ли кто-нибудь, и надвигается на меня. Он возвышается надо мной всем своим телом, пока я собираюсь с духом. «Ты проиграла?» – гремит и брызжет слюной мне в лицо. Он снимает ботинок и несколько раз бьет им меня по голове. У него строгие туфли с жесткой подошвой, так что мне будто дали по голове крикетной битой. Боль пронизывающая.

Пытаясь увернуться от ударов, я сползаю вниз. Он продолжает бить меня, пока его гнев немного не утихает. Дальше мы идем на станцию в тишине. Дома он достает ремень и осыпает меня проклятиями. У меня звенит в ушах после его туфли, спина разрывается от ударов ремня, мое сердце разбито.

3. Аутсайдер, 1995–1998

– Возвращались бы они туда, откуда приехали, – шипит строгая блондинка у меня из-за спины в сторону моего отца.

Это мама кого-то из теннисисток, и она бросает эти слова практически нам в лицо. Отец уже немного говорит по-английски, но вовсе необязательно знать язык, чтобы понимать, что нам, Докичам, тут не рады. В воздухе висит совершенно отчетливое раздражение от того, что беженке из Сербии дали государственную стипендию. Я выиграла все, что можно, обыграла всех, кого можно, я первая ракетка страны в нескольких возрастах – и тем не менее очевидно: некоторые родители считают несправедливым, что институт помогает иностранному ребенку с неуравновешенным отцом, который гремит металлической решеткой, чтобы сбить соперниц своей дочери, когда они подают.

– Она пять минут назад приехала в Австралию и уже получила все это, – слышу я, когда один из отцов жалуется ведущему тренеру. – Это нечестно.

Я очень расстраиваюсь из-за такой неприкрытой враждебности ко мне – ребенку, который за свою жизнь уже дважды спасался бегством и еле-еле может позволить себе ездить на тренировки.