Несломленная - [11]

Он говорит мне, что я обязана прорваться, потому что это наша единственная возможность выжить в Австралии. Говорит он мне это постоянно: дома в Фэрфилде, по пути на тренировку: «Ты наша единственная надежда».

Я это понимаю. Так и есть. Я одна могу подарить нам всем лучшую жизнь в этой новой стране.

Из-за того, как высоки для нас ставки, мне начинает казаться, что каждый мой удар должен быть идеален. Папа так и говорит: что я на корте должна быть идеальна. Но, когда я выполняю все, что нужно, ему уже нужно больше. Когда я становлюсь лучшей среди игроков до 14, он сразу требует, чтобы я была лучшей до 16. И чтобы он пришел в ярость, нужно совсем чуть-чуть.

Для человека, который в Югославии почти никогда не притрагивался к алкоголю, в Австралии он пьет очень много. Пиво, которое он пил на моем матче с Бри, – это цветочки. Думаю, все началось из-за тоски по дому; он пьет, чтобы подавить это ощущение, чтобы справиться с давлением. Он начинает заливаться спритцером – дешевым белым вином, смешанным с содовой, – практически с утра и не останавливается до ночи.

Дома бывают и хорошие периоды: например, несколько часов семейного ужина, когда папа готовит наше любимое блюдо. Но это всегда быстро кончается, и мы снова погружаемся в беспросветность. Я все меньше времени провожу с мамой – теперь вся моя жизнь вращается вокруг тенниса. Папа плотно занимается мной, чтобы из меня вышел толк.

Время идет, и радовать его все труднее. Даже когда тренировка проходит хорошо, он придирается к мелочам. Устраивает разнос из-за одного технического нюанса, орет, что я плохо работаю ногами. Он распекает меня на чем свет стоит, если у меня недостаточно энтузиазма. И он становится жестоким.

* * *

Его ремень коричневый, грубой твердой кожи и режет, как нож, когда он хлещет меня им. Посредственная тренировка, поражение, плохое настроение – поводом может стать что угодно. Особенно – поражение. Я редко проигрываю, но, когда это происходит, отец свирепеет. После проигранных матчей он стабильно меня выпарывает. Видимо, он решил, что пощечин и обычных побоев уже недостаточно.

Когда матч складывается не в мою пользу, он начинает ходить туда-сюда вдоль корта. Если он понимает, что я уже не выиграю – еще до «Гейм, сет, матч», – он резко уходит. И потом, после того как я пожму руку сопернице и судье и соберу сумку, мне нужно его найти. Это ужасная игра.

По ее правилам я должна найти его, несмотря на невыносимый страх перед тем, что он со мной сделает.

Каждый раз он там, где никто его не видит: за деревьями, дальними кортами или на парковке, – и зло смотрит на меня, когда я наконец его нахожу. Если вокруг никого нет, он осыпает меня оскорблениями, которые тоже стали грязнее, и дает несколько затрещин. Часто он плюет мне в лицо, таскает за уши. Но на этом наказание никогда не заканчивается. Дома он продолжает орать, что я безнадежная и жалкая. Снова и снова. Что я «тупая корова», «идиотка», «позор» и «шлюха». И там-то, когда это видят только мама и Саво, он уже может приложить меня со всей силы.

Мама никогда не пытается его остановить – только иногда так грустно, тихо и вежливо говорит:

– Ну хватит, пожалуйста.

Он всегда поворачивается к ней и орет:

– Заткнись и отвали, – и продолжает.

Она остается поблизости, наблюдая, как разверзаются врата ада. Саво иногда тоже это видит, но обычно его отправляют в его комнату.

Я начинаю понимать, что для моей мамы побои – это обычное дело. Я домысливаю, что и ее он годами не только унижал и изводил словесно, но и бил.

Дальше наступает выход коричневого ремня. Перед этим этапом наказания он иногда выставляет маму и брата из квартиры. Я уже очень хорошо знаю этот ремень. Он все время на папе, и, когда он вытаскивает его из брюк, меня уже начинает трясти. Он велит мне замолчать и не реветь – не показывать эмоции. Потом говорит снять рубашку. Когда тебя порют через одежду, это совсем не так больно – поэтому-то он и говорит мне раздеться. Я стою спиной к нему, в одном бюстгальтере, и он велит мне не двигаться, пока бьет. Периодически ремень почти разрезает мне кожу. Иногда боль такая сильная, что я убегаю и забиваюсь в угол – он меня догоняет, хватает, снова разворачивает спиной к себе и продолжает бить. Боль как в аду. Это и есть ад.

Он издевается надо мной по-разному: то эмоционально, то физически. Стоит мне пережить порку, начинается бесконечная брань. Смысл – «Елена, ты безнадежна».

Он никогда потом не раскаивается. Будто считает, что поступает правильно. Либо винит меня. «Ты сама виновата, ты вынудила меня», – говорит он иногда.

Каким-то образом на следующий день я иду в школу и на тренировку и веду себя будто ничего не было. Я заставляю свое сознание блокировать эти воспоминания и боль. Я трачу адски много сил на то, чтобы вытолкать отцовское насилие из головы.

Отец заставляет меня носить кофты с длинными рукавами в школу и на корты, чтобы не было видно следов от побоев, этих темно-синих и фиолетовых синяков у меня на плечах и по всей спине, напоминаний о его гневе. Я и сама не хочу их видеть, но иногда все же смотрю на себя в зеркало – и у меня на теле нет живого места. Вся спина у меня в синих, красных, пурпурных ссадинах и кровоподтеках. Иногда еще они кровоточат и постоянно болят. Прикоснуться к ним невозможно.