Несчастное сознание в философии Гегеля - [83]

Так мы достигнем той точки, где крайняя единичность превращается в крайнюю всеобщность, где абсолютное отрицание и абсолютная субъективность становятся абсолютным утверждением и абсолютной объективностью, где абсолютное различие становится бесконечностью. Принцип противоречия (в собственно гегелевском смысле слова) — это самое высокое выражение разума посредством рассудка. Поскольку разум есть антиномия, каждый термин которой обозначает другой. Абсолютное тождество предстает в форме антиномий и синтезов, где разделенные крайности и сохраняют, и утрачивают свой характер. Как и Шиллер, как и Гельдерлин, Гегель — это одна из тех натур, в которых соединяется вкус к глубоким антитезисам и влечение к живой гармонии.

Теперь намерения Гегеля становятся ясными: речь идет о том, чтобы прийти к разуму, понятому как единство и двойственность, понятому тем самым как тройственность, прийти к понятию, но уже взятому не в смысле абстрактной схемы, как это Гегель еще делает иногда в Феноменологии, но к понятию как синтезу множественностей, к асболютному понятию,[190] то есть к бесконечности, как она рассматривается в трактате о Naturrecht, освобожденной от всякого «неполного разделения» — чистый переход, превращение безразличия Шеллинга в постоянное различие, в вечное отрицание, которое соединяется с тем, что оно отрицает. Но сам этот чистый переход, чтобы освободиться от игры видимостей, превращается в глубокое единство единого и многого, где каждая из двух крайностей, положенных в тождестве, как единство, так и множество, является единством единого и многого в абсолютном присутствии. Мы достигаем того трансцендентального единства, не исключающего множество, о котором говорил Лессинг, того подъема жизни, который воображал Гердер, единства художественного произведения, единства природы, непрерывной метаморфозы и вечного сохранения форм, порядка в движении, каким его представлял классицизм Гете, бесконечного единства, каким его видел Новалис. Мы достигаем того божественного мгновения, которое искал Гельдерлин и которое, будучи противоположным тому мгновению, что хочет остановить Фауст, но внутренне соответствующим мышлению Гете, является самим мгновением вечности, вечного перехода и вечного постоянства.

Благодаря тому, что мы видели, что идея бытия объединяется и разделяется, что идея жизни является отношением и множеством, что высшая форма бытия и жизни, любви есть единство различного, мы теперь понимаем, что то, что лежит в основе духа, разума, понятия, как его понимает Гегель, представляет собой идею, религиозное чувство любви. Ему останется все больше и больше рационализировать эту романтическую основу и этот христианский фон своего мышления, не устраняя их полностью. Гегелевская философия кажется завершением учения Лессинга и в то же самое время далеким следствием видения Экхардта. Мышление самого великого из просветителей и мышление мистика оказываются растворенными в гегелевском синтезе.

Таким образом, Гегель осознает, что существует игра свободы и необходимости, множества и единства, игра любви и судьбы, и что сама эта игра есть не что иное, как любовь. Он совершит соединение идеи судьбы, чувства любви и движения своего разума, который постоянно переходит от одной вещи к другой, от нее отличающейся. Эта точка соединения образует истинное понятие (Begriff), которое, в сущности, и является и судьбой, и примирением. Жизнь — это единство конечного и бесконечного; разум — это возвращение в себя; понятие (Begriff) — это разум, который присутствует в жизни. Никакое примирение не может без него произойти, так как он является принципом, самой сущностью любого примирения. Благодаря этому он является идеей, которая, со своим характером бесконечности и целостности, не только как у Канта, обозначена как задача, но полностью реализована.^[191] Это мыслимое понятие, то есть то, что было изначально объективным, возвращается в субъективность или, скорее, преодолевает одновременно и субъект, и объект.

Много раз мы видели, как Гегель почти достигает цели, которую он преследовал, и добирается до той полноты бесконечности, о которой говорил Шиллер, но любовь и жизнь, какими он представлял их вначале, не смогут удовлетворить его полностью; жизнь включает в себя множество и смерть, любовь подразумевает объект и может быть несчастной. Необходимо ли в таком случае погрузиться в бессознательное? Как мы говорили, одно мгновение Гегель так и думает. Но если верно, что благодаря идее согласия с судьбой объект и субъект могут примириться; если верно, что истинная любовь, вместо того чтобы отрицать понятие (Begriff), является его высшим образцом; если верно, что игра гегелевской рефлексии, вдохновленная тезисами и антитезисами философии Платона и философии Канта, заканчивается тем, что находит в них сущность самого разума, то мы можем сказать, что три слова — судьба, любовь и примиренная антиномия — позволяют нам понять, что есть разум. Единство добродетелей, одна из которых требует остальных, живой организм, отношение дерева к ветвям, глаза к свету, Бога к Богу, примирение с Судьбой, слияние рефлексии со своим объектом, отношение отношения и не — отношения, огромное число символов, встреченных на пути того альянса множественного и единого, в котором уже не существует никакой всеобщности; огромное число символов всеобщего конкретного. Синтетический характер жизни и синтетический характер любви впредь оказываются обоснованными, потому что они оказываются тождественны синтетическому характеру разума. В конце концов мы избежим того постоянного падения, которое делало нас причастными либо несчастному сознанию, либо бессознательному. Размышление об