Несчастная Писанина - [5]

Порой она вовсе переставала моргать. Я не мог отнеси такой контакт к единице измерения, отчего мое лицо краснело, а все вокруг начинали предлагать мне воды, водки или, – «подышать?» произнесла та самая блондинка в фиолетовом.

На террасе прохладно. По шкале цельсия пятнадцать градусов, сейсмическая активность стремится к нулю, а меня продолжает трясти. От того, как она смотрит.

В глаза своей жене я не смотрел за триста пять дней знакомства столько, сколько эта девушка смотрела за один день на меня. Чего она хочет? Насытиться временем, пока я могу ответить ей взглядом на взгляд?

– Какое ты число? – спрашиваю я.

– Бесконечность, ноль, ничто. Все в мире конечно, значит нет ничего вечного, даже бесконечности.

Я понял, что поторопился забраковать себя женитьбой.

– Ко мне попала твоя работа. Формула счастья. Не спрашивай как. – произнесла блондинка.

– Никогда не задаю вопросов, ответ которого не числительное.

– Задам тебе такой. Сколько жизней нужно прожить по твоей формуле, чтобы осуществить написанное?

– Ответ моего уравнения минус один. – я знал свою работу лучше всех этих бюрократов, атеистов математики. – Перепроверили?

Она то ли кивнула, то ли пожала плечами.

– Сколько раз ты проверила лично?

– Сейчас будет первый.

Пять.

Она больше ничего не сказала, я больше ничего не увидел. Хлопок. Выстрел из черной дыры битого пикселя, приставленной к моему лбу.

Я испытал счастье. Она поняла мою формулу. Я открыл математику Всего. Бесконечную конечную утопию невозможною в числовом поле нашей планеты. Я доказал собой собственную правоту.

Рассказ третий. Гражданка Анка

Трошкина Анна, по отчеству Васильевна, в тридцать пять лет кликала себя Анкой. Жизнь ее в общем-то устраивала. Не красотка, но и не дурна, а с нынешними веяниями да тенденциями о «бодипозитиве», так и вовсе, хороша! Кого удивишь пятьдесят вторым размером юбок, да сорок вторым обуви, кады в моду входили зубы в щербинах, пятна по лицу и телу, да шрамы с растяжками.

В инстаграме фотку Анки с картиной в руках светская персона с синей гхалкой лайкнула. Батюшки святы! Сам Евлампий Круд влепил ей красного сердца! Она каждое сердечко замечала! Любила подсчитывать, сколько отметок одобрения ее фотографиям дали: под кабачками семь сердец, под дремлющей Муркой на табурете тринадцать, а под ней самой с берестовым полотном хоть всего шесть, да одно-то от самого Круда!

Лайкнутую фотокарточку Анка на аватар перевесила, да горделивая меж лавок подъездных неделю хаживала! Каждой Ннинапетровне, да Марфавасильне демонстрацию устраивала, шо ее Круд заприметил!

Петровны и Васильевны ладошками бугристыми в ответ махали «не тебя, а малевальню твою заметил он!» То ведь и правда ж. Малевала Анка ай, как знатно! Через две годины, как пришла в торговые ряды, заняла наивыгоднейшую точку. От старших не скрылось, як туристёры трутся вдоль Анкиных ящиков из-под яблок, да рассматривают рисунки по ее бересте. Двинули они Анку вверх по торговой лестнице. И место проходное выделили, и стол крепко́й срубили. А процентов совсем не много с продаж-то за свое ходатайство назначили. По шестьдесят от каждой проданной поделки.

Анка баб-то у подъездов особо не слухивала. Мальвальня понравилась Круду иль она? Анка поболе о творящемся в мире знавала. А на просторах, где властвовали красные сердечки лайков, говор силу набирал о хвори заморской.

Погнала мысли прочь Анка. То бишь далёко от них-то. То не их ума дело!

Лежала она на подушке с Муркою в ногах, да крутила телефоном. Шёстый месяц любовалась лайкнутой Крудом фотокарточкой, да фантазировала о жизни иноземной. Не навечно, а шо бы воздуха ихнего ощутить. Вдохнуть запахов соленых.

Так сосед Анки по прилавку каживал. Наберет полные легкие воздуха, да как дунет смачно. «Не то, Анка… не та соль… а вот у них…» и давай в сотый раз бачить об отпуске своем в Югославии. Уж три десятка лет минуло, а Васька все не могёл найти воздуха, на той похожий. Все ентой соли ему не хватало…

Заворачивала Анка берестовые поделки в кульки, кивала Ваське, а в голове думы лишь о сердечках. Никак кто заметит Анку! Станет она знаменитой, как Крудс. Раз он заприметил, мож и еще хто смогёт.

Вот Гхалка с пятого дома про американца каживала, мол есть такой Масон великий, хто всем миром правит. И нынче взялся он за подсчеты душ человеческих. По прикидкам его есть люди такие, без коих мир не потеряет смысла.

Раскладывала Галка на примерах: «идешь ты по лесу, да в муравейник оступилась» говорит «серчаешь, да прыгаешь, шо бы в обувь под носок не запо́лзли супостаты кусачие! Нету тебе дела, Анка, до раздавленных муравьиных душ! Муравейников в мире от твоих разрушений меньше не станет. А тот, шо ты повредила, только красивше отстроится. Разрушение муравьям, оно ж тока на пользу!»

По думам Галки Масон так же и на людишек глядит. Всякий люд человеческий по «базам» у него разложен. Як по полкам в домашних сервантах. Что понужнее, да поудобнее поближе ставит. А есть такие, сезонные, и их подальше засовывает. Ну а есть такое, шо и хламом не обозвать, но и выкинуть жалко. Авось, пригодится кохда!

Вот у Анки тож такая вещица сохранялась. Коричневая ваза от пра-бабки на тридцать литров воды. Тудой букет нужен роз так в две сотни! Высокая ваза-то, горлышко хоть отколочено, но… реликвия, да и не теряла Анка надежд, як ровен час, да подарит ей хто целых две сотни роз!