Неруда - [196]
В этой же книге будет воспет и лорд Кокрейн, первый адмирал чилийского флота, и Артигас>{147}, который веком раньше произнес ту скорбную фразу, которую любил Неруда: «Горький труд изгнания».
От рассвета минувшего века он перейдет к заре будущего — к астронавту.
155. Трутрука[205] и трубадур
Новый поэтический год начинается уже 10 января, встречей со «звездами» на стадионе «Натаниэль» в Сантьяго. Жара стоит невыносимая. Хосе Мигель Варас берет микрофон и требует тишины. Поэты сидят на своих местах, перед ними лампы и стаканы с водой. Неруда говорит: «Евгений, я приглашал тебя не на рыцарский турнир, но я стану твоим оруженосцем, буду переводить твои стихи». Евтушенко читает первое стихотворение — «Море», — переведенное Нерудой. Евтушенко и актер, и декламатор, и мим, его чтение — целый спектакль; к такому мы не привыкли, и публика приходит в полный восторг.
Неруда же читает стихи совершенно иначе. Наш поэт придает течению слов медленный разбег, и они звучат чуть гнусаво, как музыка трутруки. «Ты родился на бедном Юге, откуда родом моя душа».
Евтушенко — совсем иной, он скорее похож на трубадура или жонглера, но все в его стихах пронизано смыслом. Он читает «Людей неинтересных в мире нет», «Нежность», «Бабий яр», «Симбирская ярмарка», другие стихи. И заканчивает «Харьковским гранитом».
Большая часть стихов переведена Нерудой. В случае с Евтушенко — а он прилично говорит по-испански — перевод авторизован. У Неруды страсть к переводам. Обычно он переводил с французского и английского. Это занятие привлекало его с юности. Он переводил Райнера Марию Рильке, Джеймса Джойса, Уильяма Блейка, Уолта Уитмена. Позднее он переводил стихи своих друзей: Назыма Хикмета, Стефана Хермлина, Уолтера Лоуэнфелса, Тьягу де Мелу. Классика тоже интересовала его — будь то Адам Мицкевич или Шарль Бодлер.
В замысле у него издание книжной серии, в которой увидит свет «X. М. К., несчастный гусар». В эту книгу войдут воспоминания Мануэля А. Пуэйрредона, а также стихи и песни, посвященные жизни и смерти дона Хосе Мигеля Карреры. Он задумал опубликовать по крайней мере двадцать забытых, малоизвестных книг, связанных с Чили, Латиноамериканским континентом и с поэзией.
156. Малаколог
Общественное признание Неруды растет и ширится: его почитает не только интеллектуальная элита, он становится народной легендой. Когда в 1968 году он снова приезжает в Колумбию, какой-то журналист вспоминает фразу, которую относили к Виктору Гюго: его поэтическое слово сильней рева толпы. Оно открывает в нас «способность проникать в тайны прошлого и загадки будущего».
Заголовки газет: «Апофеоз на чтениях Неруды». В Манисалесе те, кому не удалось прорваться в театр «Лос Фундадорес», так прижали Неруду, что ему пришлось спрятаться за грузовик. Толпа навалилась и раздавила стеклянные двери, осколками поранило одного служащего и нескольких пытавшихся войти зрителей. Неруда начал стихотворением «Человек бродит под луной» и закончил стихотворением «О моем дурном воспитании».
В том же году 8 апреля ему вручают медаль имени Жолио-Кюри в Муниципальном театре Сантьяго. Поэт сказал: «Имя на этой медали куда шире, чем вся моя грудь».
Он публикует в «Эрсилье» статью «Пространные рассуждения о жуках». Сообщает о результатах собственных исследований в Исла-Негра. Он глядел в микроскоп и открывал мельчайшие тайны природы. Ему нравилось быть исследователем — и в первую очередь исследователем живых существ. Его страсть к коллекционированию объяснялась не зудом накопительства и не стремлением к частной собственности, ведь он подарил свои коллекции организациям, которые, по его мнению, приносили пользу обществу.
Еще за несколько лет до того я убедился в особых талантах Неруды, когда однажды к нему в Мичоакан приехал английский ученый Джулиан Хаксли, исполнявший в ту пору обязанности генерального директора ЮНЕСКО. Когда он вошел, оказалось, что он плотного сложения, ростом выше своего брата Олдоса и наделен той невозмутимостью и самообладанием, что присущи некоторым английским интеллигентам. Гость пристально разглядывал хозяина, словно изучал это редчайшее человеческое существо, встречающее его в такой необычайной обстановке, и прямо с порога заявил: «Меня вы больше интересуете как малаколог, чем как поэт». Неруда повел его смотреть раковины и сверкающих бабочек. Я прислушивался к неожиданному диалогу. То была беседа двух ученых, знающих все об этих тварях морской и воздушной стихий. Они запросто сыпали латинскими названиями. Я понял, что Неруда обладает познаниями, о которых я раньше и не подозревал. Мне стало ясно, что его книги о птицах, его мудрость по отношению к земной и океанской фауне, его всесторонние познания о растениях, — не плод поэтического вымысла, они основывались на глубоком изучении предмета, внимательных наблюдениях и неутомимом чтении.
