Неразумная обезьяна - [120]

Великий Карл Саган сокрушался: “Мы построили глобальную цивилизацию, самые важные элементы которой сильнейшим образом зависят от науки и технологии. Но мы также повели дело так, что почти никто не понимает, что такое наука и технология. Это рецепт катастрофы”. Горькое замечание Сагана – не гипербола, но и не безнадежная констатация неизбежного. Если общество обучится пониманию науки и критическому мышлению, это наверняка принесет огромную пользу всем и каждому. Однако заблуждений относительно науки существует великое множество: ведь едва ли не для большинства людей наука – это просто собрание фактов и чисел, компендиум банальных истин, что навязывали нам в школьные годы жрецы тайного культа, облаченные в лабораторные халаты. Но, как показывает история с Бенвенистом, ученые не безгрешны. Они могут впасть в заблуждение из-за мелких ошибок, соблазниться ложным результатом и даже поддаться на подкуп. Мы также видели, что не все исследования проводятся одинаково: какие-то работы выполняются с безупречным дизайном, с проверкой влияния посторонних факторов, а какие-то поражают своей небрежностью и применением неверной методологии.

Если вам кажется, будто это невозможно – знать, какому именно результату можно доверять, то помните: у науки есть одно прекрасное качество – она доверяет только методике. Само по себе исследование – это всего лишь отдельная точка данных. В идеале результат исследования должен быть верным, но (по многим причинам) это может оказаться не так. Единственное, что имеет значение, – это полная картина, слияние трендов при анализе всех результатов. Именно поэтому, например, так убедительны свидетельства в пользу влияния технологий на климат или данные о безопасности вакцин: результаты тысяч исследований и теоретических моделей неизменно приводят к одному и тому же заключению. Напротив, отрицатели климатических изменений или противники вакцинации, цепляющиеся за единичные или откровенно слабые исследования, демонстрируют сообразительность и вкусовщину, а не настоящий ум: специально отобранные изолированные исследования не могут противостоять всему массиву убедительных доказательств.

Наука – это не собрание неизменных фактов и священных догм; наука – это систематический метод познания. Ученые – не жрецы тайного знания, которым они нехотя делятся с непосвященными. Авторитет и почетные звания в конечном счете не имеют никакого значения; теории прославленных нобелевских лауреатов могут в одночасье быть опрокинуты опытом какого-нибудь скромного студента. Реальность ни на йоту не интересуется нашими предубеждениями или нашим эго. Научное знание всегда является временным, преходящим, а наше согласие с данными должно быть пропорционально силе и убедительности представленных доказательств. Новые открытия непрерывно совершенствуют наше понимание, а теоретические прозрения служат компасом для открытий, и это – и только это! – позволяет науке самой исправлять свои ошибки.

Даже титаны вынуждены склонять головы перед доказанными фактами. В конце девятнадцатого века люди стали свидетелями стремительного научного прогресса. Наш мир одну за другой раскрывал человечеству свои тайны, и выдающуюся роль в этом сыграл лорд Кельвин (урожденный Уильям Томсон). Колосс науки, Кельвин обессмертил свое имя в математической физике, термодинамике и электричестве. В рыцари он был посвящен за разработку прокладки трансатлантического телеграфного кабеля – труд, выходивший далеко за пределы теоретической науки. Международная шкала температур также названа его именем.

В конце первого десятилетия девятнадцатого века перед учеными встала очередная проблема: определение возраста Земли. Выдающийся геолог того времени Чарльз Лайелл утверждал, что Земля формировалась в ходе медленных процессов, а не внезапных катастроф, популярно описанных в священных текстах. На основании всех доступных им данных геологи предположили, что характерные особенности земной поверхности, возникшие под влиянием землетрясений и вулканической деятельности, связаны с геофизическими процессами, происходившими с приблизительно равномерной скоростью. Согласно такой гипотезе, возраст Земли представлялся весьма почтенным – сотни миллионов и даже миллиарды лет. Но к мысли о древности Земли склонялись не одни только геологи. В первом издании “Происхождения видов” Чарльз Дарвин подсчитал, что на выветривание Уилда, обширного мелового отложения в Южной Англии, потребовалось, вероятно, около 300 миллионов лет. Заинтригованный Кельвин направил свой мощный интеллект и всю силу математики на решение вопроса о возрасте Земли.

Кельвин исходил из того, что поначалу Земля представляла собой сферу из расплавленных горных пород. Поверхность планеты, обращенная к космосу, достигла постоянной температуры за пренебрежимо короткое время. Тепло, сохранившееся под поверхностью, медленно рассеивалось в космическом пространстве, проникая сквозь наружный слой, как это было показано французским физиком и математиком Жозефом Фурье в 1822 году. Гениальному Кельвину самой судьбой было уготовано искать тому подтверждение: в шестнадцатилетнем возрасте он уточнил некоторые расчеты Фурье. Уравнение теплопроводности четко определяет, как изменяется система с течением времени, а это позволяет вычислить время, прошедшее с момента образования системы, – если принять, что изначально она представляла собой расплавленную сферу. Кельвин тщательно изучил термодиффузию и точки плавления горных пород, чтобы рассчитать температурный градиент Земли. Вооружившись этими параметрами, он вычислил, что возраст Земли находится на шкале между 24 и 400 миллионами лет. Это соответствовало расчетам, сделанным ранее разносторонним немецким ученым Германом фон Гельмгольцем