Неразделимые - [81]

«Ах черт! — сказал себе Доне Берданка. — Не пойму, что это — дом, церковь или постоялый двор?» И он заерзал на стуле, откашливаясь перед тем, как спросить.

Внук сложил газету, нажал возле себя на несколько кнопок и, как был, в тапочках, вскочил и принес деду тарелку с орешками, которые не растут там, где паслись его козы. А в комнату отовсюду, похоже, из самих стен, потекли странные звуки, подобно пиявкам заползавшие в сморщенные уши Доне Берданки.

— Попробуй, — сказал внук, отправляя в рот необычные зерна. — Ну, рассказывай, как ты там, как добрался, словом, обо всем! — Две катушки, плоские, как лепешки, закрутились на столике между ними. Внук кидал в рот зерна, как в редкое решето, а Доне Берданка перекатывал их во рту языком, будто речка Луда-Мара весной — свою добычу.

И Доне Берданка рассказал ему все. С того самого дня, как умерла его старуха, с которой не приехал проститься ни один внук, затем о козе — больше никакого добра у него не осталось, о дороге, на которую он отважился не для того, чтобы покататься на поезде, а для того, чтобы посмотреть, как устроились его потомки. Внук слушал его с таким видом, будто все это ему превосходно известно и удивляться тут нечему, — а катушки все крутились, каждая в свою сторону; попискивала, как мышь, связывающая их тесемка. Доне Берданка не решился пожаловаться — таким чужим казался ему его собственный внук, отнявший у него посох и угнавший козу. Но обиднее всего было то, что Берданка не видел в нем ничего от своего семени.

Скоро пришли невестка, правнуки и правнучки, разбежались по комнатам, спрятались за дверями. Проходя мимо, хватали с тарелок еду, но за стол, как положено, не садились, раздевались, переодевались, останавливались возле каких-то длинных стекол, в которых человеку и не узнать себя, брали в руку диковинный черный пест, говорили в него, слушали, раскрыв рот, бросали друг другу отрывистые, резкие слова, а в глаза друг другу не глядели — и все спотыкались о Доне Берданку, как о церковную крысу, забравшуюся на амвон.

Потом стали выходить из дома снова один за другим, как с поминок, — сначала правнучки, затем правнуки, наконец, и невестка. Всякий раз, когда кто-то из них, не попрощавшись, хлопал дверью, что-нибудь за ним да оставалось: тряпка на полу, окурок на столе, нажатая кнопка, орущая на весь дом. Когда пришел черед уходить и внуку, Доне Берданка поднял на него печальные глаза.

«Внучок мой, — захотелось ему сказать. — Бедный мой внучок! То ли дом у тебя, то ли свинарник?» Но внук и рта ему не дал раскрыть, показал, где лечь, да утешил, объявив, что до утра они не вернутся. И ринулся за женой, которая уже на лестнице водружала на голову аистовое гнездо, пропитанное сахарным сиропом.

Оставшись один, Доне Берданка решил сойти со стула и попытаться встать на стершуюся «мостовую». Он подошел к двери, осмотрелся и вытащил из-за нее свой посох длиннее его самого.

— Так, — сказал он ему, — куда же я без тебя? — Старик собрал суму, склопцы и баклагу, сел, скрестив ноги, прямо на «мостовой», поел припасенного из дома хлеба с творогом, сдобренным горьким перцем, утолил жажду родниковой водой из баклаги, покрутил свои белые усы и, набравшись смелости, заговорил: — Так где, кошка, буду я с тебя шкуру сдирать? — Но вместо того чтоб явить свою мужскую силу, Доне Берданка стал покорней мышонка и растянулся там, где и показал ему внук, только засунул под голову посох, торбу, склопцы и баклагу. — Так, — обратился он к себе, — вот и все! — Да нет, не все! Хотелось старику поднабраться сил на завтра, но глаз так и не удалось сомкнуть. Все ему что-то мешало: то лампа над головой, то пест тот самый звонил, то пищала вдруг кнопка, то поясницу ломило от непривычного ложа. Но больше всего донимала его мысль о козочке, тосковавшей внизу, на подстилке из колючих опилок.

Убедившись, что ему не уснуть, Доне Берданка обругал постель, после которой у него остались синяки на теле, положил одеяло так, будто он лежит под ним, взял свои вещи, что лежали у него под изголовьем, погасил концом посоха язычок пламени, хлопнул за спиной дверью и пошел вниз по темной лестнице. Подвал с опилками он отыскал по доносившемуся оттуда тихому блеянию козы, — звукам, от которых внуки его отреклись. Он быстро успокоил козочку, накрыл ее грязной полой гуни, и они уснули как убитые.

Утром, чуть рассвело, Доне Берданка нашел в опилках повод и вывел козочку из заточения. Вылетели они на улицу, словно петухи с навозной кучи, отряхнулись, проверяя, все ли на месте, и, гордо неся свои головы, отправились по городу, все еще пребывающему в паркой мгле.

Сначала они пошли к крепости, чтобы глотнуть свежего воздуха и размять косточки. Перехватив по пути — коза веточку акации, а Доне Берданка — стакан бузы, они поднялись на Водно, чтобы взглянуть на город, раскинувшийся у их ног. Там они сказали друг другу:

— Вот это да!

Нисколечки не устав, они прытко пошли вниз и быстро оказались в неглубокой миске, где умещался и город и сгустившиеся над ним туманы. Доне Берданка выпил еще стаканчик бузы, козочка обглодала еще одну ветку, а солнце над городом все не всходило. Пришлось им второй раз подыматься к Кале, они ведь отвыкли ходить по ровному. И лишь после этого Доне Берданка решился зайти к внуку.