Неразделимые - [83]

А когда она привела в порядок комнату и случайно прислонилась к дверному косяку, уже не смогла вспомнить, в какой последовательности убирала, что раньше — подобрала книжку или сложила пижаму? Это одиночество, подумала она, у него нет ни начала ни конца, оно тянется за мной, убивает во мне решимость вырваться из отчаяния и тут же подсылает кого-то, неведомого, незнакомого; нет, все это слова, смешная фантазия, полузабытые видения прошлого, только боюсь, как бы воспоминания о них не разрослись до такой степени, что я уже не смогу разобраться в своей судьбе.

Из окна видна дорога, картина поминутно меняется, и он тоже всякий раз кажется другим. Радость он скрывает за очками, которые в конце концов пришлось надеть, врач уже по нему плакал, и такой, с повисшими руками, он не зачеркивает в ней того образа, какой представился ей однажды утром… Это было давно, его образ родился из сладких мечтаний, но с некоторых пор она возненавидела свои мечты, они разрывают ей сердце, и день кажется еще длиннее. Видение много раз исчезало, но всегда возвращалось вновь в первозданности, хотя частности менялись — то расплывались, то уходили в сторону.

Когда в прихожей зазвонил телефон, она оцепенела и пришла в себя только после второго звонка. Подняла трубку и привычно сказала: «Ленартова». Из трубки донесся кашель, потом раздался голос: «Добрый день. Это Кумер. Янез дома?» Она будто провалилась в пустоту и чуть было не спросила: «Какой Янез?», но вовремя спохватилась: «Нет, он еще не пришел». Снова послышался кашель, потом он сказал: «Извините, Марта, я немного простудился… Когда Янез придет, пусть мне позвонит». Только теперь она узнала человека, которому принадлежал голос; с Кумером она несколько раз сидела за одним столом на вечеринках, его взгляды были ей неприятны.

Она кивнула: «Я передам», опустила трубку и вдруг ясно увидела свои руки, с самого утра она не вспоминала о них. Заторопилась в кухню, ей стало легче, когда она поняла, что готовит обед. Первым должен был вернуться из школы Алеш, потом с работы — Янез, и оба тут же закричат: «Обедать, обедать!» Она встряхнулась и попробовала избавиться от того, кто приходит по дороге, хотя в то же время не хотела, чтобы он навсегда исчез из ее воображения. Пусть подождет, он умеет ждать, пусть постоит под соседским деревом, сейчас не холодно, к тому же он в плаще. Он ее знает: значит, она куда-то уходила и теперь не может все успеть за несколько минут; Янез любит, чтобы обед ждал его на столе, попробуй докажи, что ей пришлось говорить с его знакомым, который оторвал ее от дел, нарушил порядок, пусть отключит телефон, чтобы она могла спокойно убрать дом и приготовить обед. Она устала, а ее дергает его же приятель, тот, что всегда простуживается, и при этом, пользуясь дружбой, еще и исповедуется в своих грехах. Скорее всего он хотел напомнить, что сегодня среда и их компания собирается в кегельбан. Я тону в мелочах, подумала она, хотя и стараюсь отделаться от вопросов, на которые не получу ответа. Ума не приложу, как мне раскинуть карты, как наладить свою жизнь, иногда вообще не понимаю, что со мной творится, безбожно смешиваю все на свете, мысли путаются, переплетаются, словно в каком-то фантастическом сне. Сама у себя краду любимые мечты, через минуту их возвращаю, а потом не знаю, что с ними делать.

Трижды он открывал дверь на террасу, казалось, он подражает самому себе и все же сделает это в четвертый раз. В такую минуту даешь волю своему воображению, подумал он, и тут же пропадает всякая граница между фантазией и действительностью. Может быть, на меня еще действует соленый ветер с моря, ведь я здесь всего третий день. Вечером по временам ему чудились голоса чаек, кричащих в пустоте, будто что-то сжимает им горло, и они не могут закрыть клюв, чтоб расколоть им небо, прежде чем их приманят берега. И дорога в отель очень напоминает дорогу, что вьется от моря к дому, на ней почти не остается птичьих следов. Он никогда ни к кому не обращался со своими проблемами, когда сам не мог разрешить их до конца, уходил в себя и часами молчал, так что домашние уже начинали прижимать уши к двери кабинета. А сейчас его неожиданно так скрутило, что несколько дней назад он решил уехать в уединенный горный отель, оставил дома автомобиль и сел в поезд. Это было как удавшаяся карнавальная шутка, уже на второй станции он пришел в хорошее настроение и даже начал развлекать свою попутчицу: «Ручаюсь, вы едете к своему другу, который только вчера ушел в армию», — говорил он, а она только улыбалась и длинными тонкими пальцами закрывала лицо.

В отеле народу было мало, можно было ходить из номера в номер и рассматривать в окна покрытые лесом горы. Он приветливо здоровался с официантками и горничными, позволял ухаживать за собой и баловать мелкими услугами, только боялся, чтобы новый день не принес ему чего-нибудь неожиданного. После обеда, читая газету, вдруг поймал себя на том, что находится в блаженном состоянии, будто качается на качелях, и они не отпускают его, делают благодушным, а благодушие не так уж далеко ушло от прозы жизни, только с виду от нее не зависит, кокетничает своей независимостью. Так что на следующий день перед обедом он набрал номер своего предприятия: что нового, кто меня спрашивал, отослал ли Жунец свой проект, хотя перед отъездом поклялся, что на две недели умрет для всего на свете. Жене пошлет открытку — чистый воздух, хорошая еда, постель как дома, но адреса своего временного пристанища или убежища, как он в первую минуту, едва переступив порог отеля, его назвал, не сообщит, однако потом он обо всем этом забыл.