Неразделимые - [85]

Пообедав, он остался сидеть за столом, официантка уже давно убрала посуду, смела со стола крошки. Вернулась и спросила, не принести ли кофе. «Всегда забывает, что я пью кофе только до обеда», — подумал он. (Могла бы уже заметить, что он не придерживается обычного распорядка.) После обеда большого выбора нет, можно вернуться в номер и растянуться на постели, разобранной с расчетом соблазнить его на послеобеденный сон, можно пойти прогуляться до ближайшей вершины, в первый день дорога ему понравилась, он даже раз остановился в затруднении, оказавшись на развилке. Можно отправиться на террасу посмотреть, как пенсионер снова сам с собой играет в шахматы, возможно, сегодня он не станет беречь пешки.

Перед отелем, там, где горная дорога немного расширялась, он увидел телегу, доверху нагруженную бревнами, лошади устало понурили головы, верно, это последние, все уже возили бревна тракторами. Возница зашел в ресторан отеля, он в лесу погрузил бревна и везет их в долину. А ему представилось, что перед ним лишь призрак телеги и лошадей, они случайно забрели сюда и остановились, телегу нельзя разгрузить и нельзя добавить ни одного бревна, она на пределе своих возможностей. Давно он не ощущал в себе такой заполняющей до краев пустоты, в которой четко разграничены все ее элементы, и среди них его поиски, желания, предчувствия, сомнения, сильнее всего он их ненавидит, когда они молча разрастаются в тишине, стараются по очереди приблизиться к нему, в такие минуты он готов разорвать их на куски, а сейчас они вдруг застыли, наполненные пустотой, он видит их сразу со всех сторон, ему не найти решения нового проекта, пока он с болью не вырвет их из безмолвия, хотя бы при этом они стали тонкими, как сухой листок. Может быть, это происходит от того, что предыдущий проект был удачен, правда тогда его творческие замыслы не выходили за рамки протоптанных дорог, которые перед ним почтительно расстилали, небо не затягивалось тучами, ибо он оказался среди торговцев, которые с большой помпой продавали в розницу искусственный дождь. Телега с лошадьми еще стояла перед отелем, может быть, они тут стоят с прошлого года, его развеселило и обрадовало такое предположение; пустота устремилась вниз, по краям ее сжимало безмолвие. Он здесь уже третий день, но вспомнил о жене только вчера утром, когда надевал носки и увидел дырку на пятке; надеюсь, ты взял с собой достаточно носков, сказала бы она, сейчас же сними, как можно ходить в рваном носке, рассуждала бы она вслух все громче и громче, с утра до вечера, впервые он так отчетливо видел ее в своей пустоте, хотя бывала она там не раз. Жена обращалась к нему, не замечая того, что он не слышит ее, она верила каждому его слову, нельзя сказать, что он не скучает по ней и сейчас, когда смотрит в окно отеля и ждет, что с телегой и лошадьми произойдет что-то новое — они сдвинутся с места, поедут вверх или вниз, колеса заскрипят, послышится фырканье лошадей, ругань возчика, ждет, когда появится страх, желание, тоска, но сперва надо убедиться, что он не сидит в театре и не смотрит спектакль, который показывают для постояльцев отеля. Он встал, поднялся в ресторан, увидеть бы у стойки возчика, вот тогда это был бы не спектакль, лошади с возом действительно отправились бы дальше и увезли бревна в долину, подумал он, какой роскошный набор возможностей, чувствую, что не удержусь и позвоню кому-нибудь.

Раздался телефонный звонок, она вздрогнула, на коленях у нее лежала книга, героиня была в театре, спектакль только начался, актер едва успел произнести первые слова, голос его затрепетал, он увидел в боковой ложе ЕЕ, она поднялась и взяла трубку:

— Да… Кто говорит?

Он смущенно произнес:

— Извините… Это почта?

Не вникая, она ответила:

— Нет!

Он торопливо проговорил:

— Алло! Минутку… Не сердитесь… Это ошибка… Я плохо набрал номер… Вы сердитесь?

Она еще думала о героине книги, долго была наедине со своими мыслями, брала их с собой и на прогулку.

— Что вы… Эти телефоны… Бывает…

Он, не раздумывая, продолжал:

— Еще минуту… Пожалуйста… Я не знаю, кто вы… У вас удивительный голос… Я такого никогда не слышал.

Она попыталась собраться с мыслями; где я, подумала она, почему я должна…

— Знаете… Всего хорошего… Вы неправильно набрали номер, мы поговорили и, по всей вероятности…

Не колеблясь, он продолжал:

— …больше никогда, вы хотите сказать, друг друга не услышим… Но если бы вы знали, как мне приятно…

Теперь его голос стал отчетливым, она чувствовала его звучность и непосредственность, он как бы придвинулся к ней вплотную.

— Всего хорошего… Я кладу трубку… Всего хорошего!

Она отняла трубку от уха, но не положила ее на рычаг, держала в руке и слушала.

— Алло… Одну минуту… Прошу вас… Не вешайте трубку. Вы меня слышите? Я хочу вам сказать… Ошибка не каждый день приносит человеку счастье… Вы меня слышите?

Она снова взялась за книгу, но его голос еще звенел в ушах: вы меня слышите, вы меня слышите, она не могла сосредоточиться, актер на сцене застыл, ждет, чтобы та, из ложи, еще раз взглянула на него, руки заломлены, похож на памятник, как он смешон, когда вот так стоит посреди сцены и ждет, улыбнулась она, со своими безжизненными жестами, в книге он приукрашен, освещен искусственным светом, а новый голос все еще звенит в ней, она уже не может его заглушить. Она сама не знает, когда он в ней зазвучал, сколько раз она его слышала, но ясно ощущала его присутствие и модуляции, он уже занял свое место, получил свое имя. Она много раз видела, как он появляется на дороге, его приход не согласуется с каким бы то ни было ритмом. Теперь, когда голос оказался в ней, она сделала попытку от него избавиться.