Непростые истории 5. Тайны ночных улиц - [122]

— Меня просто больше нет. Знаешь ли Ты это? Знаешь ли Ты, как страшно, когда себя самой больше не существует? Но я больше не плачу. Совсем не плачу — правда. Я смотрю на свои руки и не вижу их. Поднимаю ладони вверх — пальцы прозрачные — сквозь них просвечиваются предметы. В зеркале нет моего отражения. Я не слышу, что мне говорят. До сих пор не знаю, почему меня не забрали в больницу, не привязали к кровати — я же опасна! Не знаю, на что способна. Может, мне просто лучше не быть? Но я не могу не быть. Если не будет меня — значит, не будет и Тебя. Это значит, что вместе со мной из этого мира — из моего мира — исчезнешь и Ты — Ты, который все еще со мной. Если бы я смогла вынуть сердце, запереть в сундук, выбросить ключ… но это невозможно. Ты со мной.

— Кто здесь? — запаниковала Мара, волосы на голове зашевелились. Она отчетливо слышала голос, но свой ли? Она не говорила этого! Схватилась за голову. Отняла руки… В руках остались пряди. Мара с ужасом смотрела на ладони и медленно падающие на пол белокурые нити… тихонько воя, снова потянула себя за волосы — опять в руках пряди… ее же, длинные и светлые! Она закричала, метнулась к зеркалу — в зеркале не было отражения, только расплывчатое пятно. Мара с воплем отшатнулась.

Все… в порядке? Вот же она. В зеркале. Высокая, стройная, и волосы… на месте… длинные светлые волосы, только спутанные ужасно… глаза страшные только…

— Я бы хотела стать убийцей воспоминаниям — но увы, это невозможно сделать. Если убью память, убью себя. А я хочу помнить — не хочу забывать.

Мара закрыла лицо руками. Внезапно почувствовала, что стены стали сдвигаться. И в то же время за спиной — на спине! — дикая, разрывающая боль. Мара попробовала заглянуть за плечо. Под разошедшейся тканью прорезывались крылья. Сначала спина опухла, потом кожа лопнула, но не было крови — только нечто сморщенное, черное, страшное нечто стало расправляться за спиной, как расправляется скомканная слюдяная упаковка для цветов… только не прозрачная, как слеза, а прозрачно-грязная… страшная. Через пару минут за спиной Мары развернулись крылья, не белые, ангельские, а похожие на крылья огромной стрекозы, черные, совсем-совсем. Мощные, метра три в размахе, раскрылись, распустились, словно лепестки цветка, и со скрежетом, словно металлом водят по стеклу, упираются в стены сжимающейся прихожей. Мара инстинктивно повернулась так, чтобы крылья расположились вдоль комнаты, а не упирались ни во что — звук был кошмарен. Но тогда крылья затрепетали, и послышался сухой стрекот, громкое, резкое шуршание, скребущее по сознанию… Мара молчала, только пыталась расправить крылья и уложить их вдоль комнаты, и не шевелить ими, ибо это было невыносимо.

— Стены давят. Крылья задевают за предметы, цепляются, и это — больно. Хочется расправить и улететь… улететь туда, где никогда не было Тебя. Туда, где память будет мертва.

Пять, шесть. Кто-то есть

Там еще. Ты — мечта?

Тьфу ты пропасть, уходи

Знаешь, что там впереди?

Я в мечтах уже была.

Ты смотрела хоть туда,

Заглянула? То-то же.

Безразличье за углом

Нагло кривит рожицу.

Мара с трудом протиснулась в дверь из прихожей в комнату, крылья застревали в узких дверях. Сделала несколько шагов, огляделась… и упала на колени, взвыла, попыталась отползти на четвереньках назад.

У противоположной стены расположился огромный черный паук с мохнатыми лапами. Клацая страшными жвалами, с которых капала слюна… или яд… он смотрел на нее оленьими глазами доброго старого доктора.

Четырьмя парами глаз доброго доктора.

Челюсти-клешни снова дернулись, и раздался чавкающий и лязгающий голос:

— Иди сюда, моя девочка. Моя Мара. Я дам тебе желанный Tressomnium!..

Паук мотнул уродливой башкой из стороны в сторону и вместо ужасающей морды насекомого у него оказалось лицо ее любимого. Его лицо.

— Ты… уходи… это не ты… хочу… Пожалуйста… не надо… я не хочу… забери меня…

Мара сама не понимала, что просила — она уже не соображала, совсем. Ей хотелось забиться в угол и не видеть никого и ничего, но даже этого сделать не могла — мешали крылья. Они все так же стрекотали за спиной, причиняя невообразимую душевную и физическую боль. Она хотела… нет, повиновалась. Смотрела в лицо того, кого так любила и ползла к нему. Крылья волочились следом. Tressomnium исполнял ее третью мечту. Он пришел за ней! Он хочет забрать ее — себе, насовсем! Она согласна.

— Я знала, ты придешь за мной.

Мара медленно двигалась вперед, еще и еще… и вдруг провалилась в темноту. Она летела вниз, летела, вокруг становилось все темнее, мысли замедлялись и исчезали, окутывало спокойствие, не было страшно. Крылья не мешали и не помогали — скорее, она не падала вниз — опускалась. Ниже, глубже, ниже… темно…

…Семь. Восемь. Кто. Бросил

Мне в окошко камушком?

Семь. Восемь. Ветер носит

Счастье мимо. Ладушки,

Ну и пусть. Девять. Десять.

Все ж еще покуролесим…

Мара очнулась на полу. Страшные крылья больше не скрежетали за спиной. Сдвигающиеся, как в дурном фильме ужасов, стены комнаты, тени по углам… Все исчезло. Все было, как и прежде. Обыкновенная комната, как множество других в самом обыкновенном доме. Никого вокруг. Никого и ничего.