Непростая история - [32]

— Тогда потопали в магазин, поэт!

Присматриваясь к картинам, Лера заметила, что один мотив, Пушкинская площадь, повторяется во многих вариациях.

— А зачем Гриша столько рисует один вид?

Катя, готовившая салат, подняла голову.

— Он вообще псих, я ему давно это говорю. Так хорошо нарисовал эту площадь, а все чего-то недоволен: не то да не так! Одно министерство заказало ему написать новый высотный дом, все наши надежды на этот заказ.

— Это? — Лера кивнула на большую раму у окна.

— Что вы, там я... — Катя зарделась от гордости. — Четвертый месяц позирую...

Вернулись мужчины со свертками в руках.

— Пельмени... Сосиски... Ветчина... — объявлял Гриша, разворачивая пакеты. — Довольны, Лера?

— Я буду довольна, когда вы вот это развернете! — И она кивнула на раму, покрытую простыней.

— Сие от меня не зависит. — Он показал на хлопочущую Катю, как бы заново представляя ее. — Хозяйка холста.

— О, женщины всегда сговорятся!.. Помочь вам, Катенька?

— Нет, нет, я сама...

Но когда нарезать хлеб предложил Кирилл, Катя тут же согласилась: он был свой человек в доме.

— А я тут без вас, Гриша, выясняла, почему вы без конца изображаете Пушкинскую площадь...

— Выяснили?

— Не до конца.

Художник показал на противоположную стену:

— Что вы видите перед собой, Лера?

— Стену. С видами Пушкинской площади.

— Вот-вот, вы уловили мою мысль... Из окошка моей квартиры видно «только улицы немножко». Вот я и пробил в стенах десяток дополнительных окон своими этюдами. Пусть мои дорогие гости любуются чудо-площадью во всех ее превращениях. Я могу часами наслаждаться ею, для меня она нечто живое и близкое, почти как человек, друг... — Увлекшись, он поделился с девушкой замыслом своей новой работы — «Поэты». — Московский рассвет, который «лучища выкалил»... Пушкинская площадь... В сквере, перед памятником, живой поэт... Ему не спится, он пришел перекинуться словечком со своим бронзовым собратом...

Рассказывал Гриша вдохновенно, он будто даже подрос на ее глазах и похорошел, несомненно. Лера слушала с восторгом.

— Очень интересно! — восклицала она. — Успех обеспечен.

— Только, чур, никому ни полслова! — насторожился он. — Особливо художникам. Это такой народ!..

— У меня, кроме вас, нет знакомых художников. Если считать, что я вас знаю... Гриша, а меня вы когда-нибудь нарисуете?

— Это еще надо заслужить, девушка! — Склонив голову, он смотрел на нее, словно оценивая. — Эх, если б я мог лица писать так свободно, как здания!..

Вошедшая с блюдом салата Катя слышала последнюю фразу.

— Что, что? А когда я сказала тебе то же самое, даже в более деликатной форме, ты как меня назвал?

— Не будем выяснять при гостях наши отношения! — объявил Гриша, подходя к столу. — Прошу всех садиться!

Он налил бокалы и только приготовился к тосту, как в дверь постучали. Художник беспокойно посмотрел на штору: Катя подняла ее, вернувшись с крыши, да так и забыла опустить.

— Твоя вина, Катька, ты и объясняйся! Кто бы ни был — меня нет дома... Эти черти художники летом не дают работать, прут один за другим, — шепотом объяснил он гостям. — Замечено также, что поток гостей увеличивается, если на столе выпивка.

Но когда в двери позади Кати показалась фигура старика, рисунки которого были известны всей стране по репродукциям, а совиный профиль — по карикатурам, Гриша, забыв все, что он говорил перед тем, бросился навстречу.

- Владимир Илларионович, дорогой, как вы вовремя! Мы только-только бокалы подняли.

— Ты знаешь, какой я питок, Гриша. — Старик тяжело опустился на тахту. — Я не помешаю твоим друзьям?

— Что вы? Здесь только свои... Поэта Кирилла Малышева вы у меня уже встречали. А это его прекрасная муза Лера.

Гриша любил старого мастера графики, который не чурался молодых, выставлял вместе с ними свои работы и неизменно поддерживал их, как член жюри бесчисленных выставок. В свое время старик был другом Маяковского, выпускал вместе с поэтом знаменитые плакаты РОСТА. У него хранилась книжка стихов Владимира Владимировича с авторской надписью: «Волу от Вола». Многие ли могли похвастать такой оценкой совместной работы!

Попыхивая короткой трубкой-носогрейкой, график прислушивался к разговорам за столом, посматривал по сторонам.

— На осеннюю выставку? — Он показал трубкой на картину под простыней.

— Блеснуть, что ль? — Гриша вопросительно взглянул на Катю, та едва заметно кивнула соглашаясь. — Разрешение получено... Эх, была не была! Только предупреждаю: вещь не закончена, прошу быть осторожнее с критикой!

— Трус несчастный! — Катя сдвигала стулья к стене.

Художник установил мольберт на середину комнаты и, отчаянно взмахнув рукой, сдернул простыню.

— Не отсвечивает? — спросил он беспокойно.

На полотне, опираясь на балконную решетку, стояла во весь рост девушка. Бровями ли, сросшимися на переносице, мальчишеским ли ртом была похожа она на Катю, и в то же время это была другая Катя — задумчивая, мечтательная, романтичная. За ее спиной жила Пушкинская площадь, катили машины, у столба с бело-голубой буквой «Т» выстроилась очередь на троллейбус, перед памятником Пушкину бегали дети. Естественно вписываясь в пейзаж, стояла эта простая, рабочая девушка, дочь и хозяйка своего большого города.