Неприятности в раю. От конца истории к концу капитализма - [63]

и солидарность украинцев и россиян. Начать следует с организации акций публичной демонстрации братства, преодолевающей навязанные различия, с создания общих организационных сетей, объединяющих истинное освободительное ядро украинских политических активистов с российской оппозицией режиму Путина. Это может показаться утопией, но только такие «сумасшедшие» действия могут привести к эмансипации. В противном случае мы получим просто конфликт националистических страстей, которыми манипулируют олигархи. Подобные геополитические игры за сферы влияния не представляют никакого интереса для подлинной освободительной политики.

4. Эпигнозис J’ai hâte de vous servir!

В романе Жюльена Грака «Побережье Сирта» действие происходит в стране под названием Орсенна (побережье Сирта – самый южный ее регион) – фантастической вариации на тему Италии, где есть автомобили, но нет электричества, а власть сосредоточена в древнем, приходящем в упадок одноименном городе, напоминающем, хотя и не во всем, Венецию. Почти у всех героев романа итальянские имена. Последние триста лет Орсенна находится в состоянии приостановленной войны с Фаргестаном – варварской пустынной страной, лежащей к югу за морем. Фаргестан, с его двумя крупнейшими городами на побережье и бескрайними песчаными дюнами, сильно похож на Ливию, но некоторые географические объекты поменялись местами: вулкан Этна переехал в Ливию и превратился в Тэнгри; руины Сабарт переместились из Ливии в Италию и стали называться Сагра; Сирт оказался в Италии. Альдо – рассказчик и главный герой романа – принадлежит к одной из правящих семей Орсенны. Когда его отправляют в качестве наблюдателя в далекую глухую крепость на побережье Сирта, он не может устоять перед очарованием Фаргестана, пересекает запретную линию в разделяющем два государства мертвом Сиртском море и подходит на своем корабле к городу Раджес на неприятельском берегу. Там его судно встречают тремя пушечными залпами. Возобновив своим непоправимым поступком старую войну, грозящую уничтожить Орсенну, Альдо совершает самоубийственный жест, которого тайно ждал весь народ: вернувшись из Сирта в Орсенну, он обнаруживает, что правящая элита Орсенны под предлогом войны с Фаргестаном разжигает националистический патриотизм. Даниэло, один из лидеров Орсенны, объясняет, каким образом действия Альдо оказались полезны:

…когда ты держишь в своих руках руль государственной машины, то нет большей незадачи, как позволить разойтись сцеплению; один раз такое со мной случилось, и я был очень удивлен, когда обнаружил, что у Орсенны сцепление срабатывает только в одном месте. Все, что направляло внимание в сторону Сирта, все, что способствовало развитию связанных с ним процессов, заставляло крутиться старый механизм с почти фантастической легкостью, а все, что не касалось их, неожиданно упиралось в стену инерции и незаинтересованности. Эти процессы стремились извлечь пользу из всего – из жестов ускоряющих, из жестов тормозящих, – словно человек, скользящий по склону крыши. Едва речь заходила о Сирте – как бы тебе это описать? – все мобилизовывалось, словно по мановению волшебной палочки¹.

(Обратите внимание, как первое предложение – «когда ты держишь в своих руках руль государственной машины, то нет большей незадачи, как позволить разойтись сцеплению» – вторит предупреждению Мао революционерам у власти: «Самое главное, держитесь за [государственную] власть, никогда не позволяйте [государственной] власти выскользнуть из ваших рук».) Тем не менее помимо того очевидного факта, что Грак изображает сползание Орсенны в фашизм (в результате обращения к внешней угрозе с целью создания чрезвычайного положения и т. д.), здесь нельзя не заметить более глубокую экзистенциальную дилемму: что предпочтительно – спокойная инертная жизнь, состоящая из маленьких удовольствий, то есть жизнь не совсем настоящая, или же риск, который легко может закончиться катастрофой? Этот выбор является самой сутью того, что имеет в виду Бадью своей формулой mieux vaut un désastre qu’un désêtre: лучше катастрофа (катастрофический исход события), чем однообразное существование в гедонистическо-утилитарной вселенной – или, если говорить жестким политическим языком, лучше самый ужасный сталинизм, чем самое хорошее либерально-капиталистическое социальное государство. Почему?

Поскольку сегодня капитализм определяет и структурирует тотальность человеческой цивилизации, всякая «коммунистическая» территория была и остается (опять же несмотря на все свои ужасы и провалы) своего рода «освобожденной территорией», как выразился Фред Джеймисон по поводу Кубы. Здесь мы имеем дело со старым структурным представлением о разрыве между пространством и заполняющим его положительным содержанием. Хотя с точки зрения их позитивного содержания коммунистические режимы оказывались в основном провальными и порождали террор и страдания, они в то же время открывали определенное пространство – пространство утопических ожиданий, которое, кроме всего прочего, теперь позволяет нам оценить провал «реально существующего социализма». (Диссиденты-антикоммунисты, как правило, упускают из виду, что само это пространство, находясь в котором они критиковали и осуждали ежедневный террор и страдания, открылось и поддерживалось коммунистическим прорывом, его попыткой преодолеть логику капитала.) Именно в этом свете нужно рассматривать