Неприятности на свою голову - [7]

Если предположить, что постельный дружок мадам оглушил его, перед тем как сбросить в шахту, он бы упал без крика, потому что находился бы под анестезией. Нет, что-то в моей головенке не укладывается. Сразу произошло столько событий, что не могу их нормально переварить.

Любовники в нерешительности смотрят на меня.

– Чем вы занимались? – спрашиваю я их. Они опускают головы.

– И ничего не слышали?

– Мы были в спальне, в глубине квартиры, – признается женщина.

– Ваш муж не мог войти так, что вы не слышали?

– Это невозможно: я заперла дверь на цепочку. Как у нее все организовано! Бабы все такие. Чтобы устроить траходром, они принимают тысячу предосторожностей.

– На кухне есть черный ход? – задаю я новый вопрос.

– Да...

Я его заметил, когда ходил за уксусом. Значит, с одной стороны, Джеф Ван Борен не мог внезапно войти в квартиру, а с другой – любовник вполне мог незаметно сделать ноги в случае его неожиданного возвращения. И никакого скандала... Если, конечно... Да, если они уже давно не задумали его убрать. Но в таком случае они бы выбрали другой способ, а то этот чересчур броский!

Я снова перешагиваю через угрызения совести, заменяющие мне лифтовую шахту. Сообщить в полицию или...

– Покажите мне ваши документы! – говорю я молодому человеку.

Он идет за пиджаком и предъявляет мне свое удостоверение личности.

Из документа я узнаю, что его зовут Жорж и что живет он на авеню Леопольд, 1. Эти сведения я записываю в мой блокнот.

– Ладно, можете идти.

– Простите? – бормочет он.

Весьма недовольный той свободой действия, что беру на себя, и той, что даю ему, я ору:

– Я вам сказал, что вы можете идти, отваливать, делать ноги, рвать когти, исчезнуть, слинять! В Льеже что, уже не говорят по-французски?

Он испуганно кивает:

– Говорят, говорят... Я...

– Ясно? – ору я.

Он опять кивает и бежит в коридор.

– Выйдете черным ходом! – кричу я ему. – И не вздумайте валять дурака. Если исчезнете из обращения, малыш, я из вас выщиплю все перышки!

Слышен хлопок двери черного хода. И вот я наедине с молодой вдовой. Горе ей очень идет. Оно придает ее лицу романтичность, которой ему так не хватало прежде.

Я беру ее за запястье и говорю размеренным голосом:

– Послушайте, малышка, я действую довольно бесцеремонно по отношению к моим бельгийским коллегам. Если бы они узнали, что я позволил уйти одному из действующих лиц драмы, то сказали бы мне пару ласковых, а может, даже больше...

Она делает едва заметный знак, что ценит мою тактичность.

– Вижу, вы понимаете. Я хотел остаться с вами наедине, потому что собираюсь вам задать кучу конфиденциальных вопросов. Во всяком случае, ваши ответы на них будут рассматриваться как конфиденциальные.

Она снова покорно кивает.

Какая она хорошенькая с этими белокурыми волосами, голубыми глазами, затуманенными слезами, и покрасневшими от горя щеками!

От горя? Гм! Я в этом не особо уверен. Она скорее потрясена резкой формой, в которой я сообщил ей новость. А горе – это совсем другое.

– Скажите, Югетт...

Услышав, что я обратился к ней по имени, она вздрагивает. Должно быть, она говорит себе, что у французских полицейских очень своеобразная манера вести расследование и обращаться с подозреваемыми.

– Скажите, Югетт, чем занимался ваш муж? Она пожимает плечами.

– Он был генеральным представителем одной немецкой фирмы в Бельгии.

– А что он представлял? Платяные щетки или сдвоенные пулеметы?

– фотоаппараты. Фирма «Оптика» из Кельна. Слышали?

– Нет. Меня интересуют только фотографии красивых женщин, которые я покупаю в специализированных магазинах.

Она улыбается сквозь слезы.

– О, вы, французы...

– Что мы, французы? Вы составили себе неверное представление о нас. Думаете, Париж – это один большой бордель и в нем трахаются прямо в метро?

– Нет... – защищается она, думая, что обидела меня. – Просто у французов репутация...

– Какая же?

– Распутников...

Странная штука жизнь, скажу я вам. Вот мадам и я спокойно беседуем о достоинствах и распутстве среднего француза, а ее супруг тем временем лежит под нами с черепушкой, открытой, как ворота стадиона «Сипаль» перед финишем велогонки «Тур де Франс».

Женская беспечность. Я ж вам говорил: бабы все одинаковые! В голове хоть шаром кати! А ведь они движут миром, заставляют работать государственных деятелей, воевать солдат.

Я раздражен и позволяю себе ответный выпад:

– Судя по молодому человеку, только что ушедшему отсюда, вы в Бельгии тоже не монахи! Она слабо улыбается.

– Я признаюсь вам в одной вещи, – говорит она.

– Так я здесь как раз для этого, Югетт.

– Вы очень милый, – шепчет безутешная вдова.

– Мне это говорят уже тридцать пять лет!

– Мой муж и я не имели никаких контактов...

– Вы были разведены?

– Нет... Жили врозь... Он редко бывал дома, все время в поездках... Поэтому я... я устроила свою жизнь заново.

– Естественно.

В конце концов, это ее право развлекаться, коль скоро благоверный не на высоте.

Отметьте, что мужики бросают как раз красивых жен, а состарившиеся, худые, желтые, усыпанные бородавками преспокойно живут с законным супругом! Вот она, жизнь, вот она, любовь!

Смотрю на Югетт. У нее сильно вздымается грудь. Сиськи такого формата не надуешь велосипедным насосом. Я машинально кладу на них руку.