Непримкнувший. Воспоминания - [61]

Мы предавали проклятию ген и платили затем миллионы рублей золотом для закупки в Америке гибридных семян кукурузы, полученных на основе завоеваний классической генетики.

Мы отлучили от науки Грегора Менделя и его последователей и расходовали огромные валютные фонды для закупки чистопородного скота, выведенного на основе законов наследования признаков, открытых Менделем.

Мы объявили буржуазной выдумкой теорию наследственности когда на основе этой теории методом увеличения числа хромосом выводились высокоурожайные сорта хлебных злаков, множилась сырьевая база лекарственной промышленности, – и выплачивали дань за свое отставание.

Некоторые ученые писали и рассказывали обо всех этих аномалиях, наносивших огромный вред советской науке и сельскохозяйственной практике в ЦК, в правительство, Сталину. Но все оказывалось безрезультатным. Как только какой-нибудь ученый осмеливался высказать свое несогласие с теми или иными положениями Лысенко в лекции или в печати, следовали репрессивные меры: публичное осуждение смельчака в печати, снятие редколлегии журнала и т. д. И Лысенко поднимался еще на одну ступеньку пьедестала почета.

Мы – рядовые работники Отдела науки ЦК и разумом, и инстинктом, и по логике вещей понимали глубокую ненормальность сложившегося положения в биологической науке. Казалось совершенно невероятным, чтобы 99 процентов советских ученых – коммунистов и беспартийных, старых и молодых – ни с того ни с сего ополчились против одного новатора. Неужели вся рота идет не в ногу, один Лысенко в ногу?

Мы сели за Дарвина, Менделя, Моргана, Мичурина, советские учебники по генетике и растениеводству, зоотехнике. Мы обратились к академику А.С. Серебровскому, профессору МГУ, с просьбой провести с нами занятия и необходимый минимум лабораторных опытов по генетике.

И вот мы в университетской лаборатории. Мы сами подсчитываем мушек-дрозофил, скрещиваем их, создаем всякие комбинации и отчетливо видим закономерности наследования, расщепления, условия образования константных (нерасщепляющихся) форм и т. д.

И чем глубже внедрялись мы в научную литературу, чем больше беседовали с истинными учеными, тем тверже убеждались, где истинная наука – основа практики и где непроходимая вульгарщина. Вульгарщина, прикрытая громкими фразами, что человек должен быть активным преобразователем природы, а не пассивным приспособленцем к ней; что довольно по 10 лет корпеть над одним сортом пшеницы, надо делать это за год и т. д.

Жизнь убеждала, что подлинно научная биология, классическая генетика, Мичурин, Лисицын, Рудницкий – действительно преобразует животный и растительный мир, а за громкими фразами вульгаризаторов нет ни крупицы ценного на благо советского народа.

И тем не менее мы бессильны были что-нибудь сделать, чтобы обуздать невежд и поддержать в науке истинные, а не мнимые силы прогресса.

И так продолжалось вплоть до падения Хрущева, когда постепенно, со скрипом, при сопротивлении заскорузлых чиновников начало выявляться истинное лицо и опустошительные последствия лысенковщины.

Я остановился на этом так подробно потому, что лысенковщина – это не единичный патологический эпизод. Это – социальное явление. Лысенковщина показала, какой неисчислимый вред в условиях планового, социалистического хозяйствования приносит фаворитизм.

В частнокапиталистическом обществе капиталовложения или меценатство в конце концов есть дело риска, добродетели или блажи отдельного лица. Оно и несет личные потери от этого дела или извлекает прибыль. Совершенно иные последствия фаворитизма в организованном обществе. Лысенковщина показала, что:

• На протяжении 30 лет было наложено эмбарго на целую науку, имеющую жизненно важное значение.

• Поколение за поколением студентам-естественникам, агрономам, зоотехникам преподавался ряд дисциплин, покоившихся на научно ложной основе.

• Большая армия тружеников сельского хозяйства – селекционеров, колхозников-опытников – ориентировалась на некоторые методы и приемы ведения земледелия и животноводства, которые противоречили научным основам сельского хозяйства и наносили ему ущерб.

К сожалению, система фаворитизма имела место у нас не только в отдельных отраслях науки. Я мог бы назвать посредственных певцов, которые усыпаны были высшими званиями и наградами, потому что они «нравятся наверху». Я мог бы сказать о не самом талантливом живописце, стоявшем на вершине художественного Парнаса, потому что он рисовал такого-то «наверху». Я мог бы напомнить о некоторых заурядных киноактерах, которые зачислены были в бессмертные при жизни, потому что «такой-то» считает их гениальными.

В условиях, когда литература, искусство, наука направляются из единого центра, такой фаворитизм является чрезвычайно пагубным для духовной жизни страны.

Когда отшумят годы и на поверхности нынешнего времени улягутся волны, будущий летописец, возможно, начертает в своем повествовании: Хрущев – это Распутин в политике; Лысенко – это Распутин в науке.

Но это стало ясным для всех лишь через несколько пятилетий. В годы же, о которых я пишу, Хрущев был всесильным соратником Сталина, а Лысенко огражден был от всякой критики самыми высокими званиями и постами – вплоть до поста заместителя Председателя Совета Союза Верховного Совета СССР.