Неприкаянные - [134]

— Ничего вы не должны мне, дедушка-бий. Это я вечный должник ваш. Хватит ли жизни, чтобы расплатиться?

— Забудь это, Доспан. — Айдос положил руку на плечо стремянного, и была эта рука вялая, обессиленная — рука старца. — Все забудь.

— Можно ли, мой бий, — запротестовал Доспан. — Бог покарает неблагодарного.

— Прощенного не покарает. Живи спокойно, сынок. С этого дня освобождаю тебя от клятвы, данной мне, быть рядом, когда я на коне и когда под конем.

— Вы на коне, мой бий! — отверг решение Айдоса стремянный.

— Еще на коне. Но стремени нога уже не чувствует. А когда нога не чувствует стремени, долго ли продержишься в седле? Лучше слезть с коня…

— Вам нельзя оставлять седла, мой бий. Успокоительное, но пустое говорил Доспан. Что он знает о тех, кто сидит на коне и держит в руках судьбы людей? Ничего не знает. И не узнает.

— Сейчас нельзя… Отчего нельзя? — спросил бий, хотя ему вовсе не нужно было узнавать, почему нельзя. Да и унизительным становился этот разговор со стремянным. И он потянул повод, намереваясь погнать коня к своей юрте.

— Нельзя! — повторил стремянный, удерживая упрямо ремень, — Поход в степь готовит Хива.

Можно было пропустить мимо ушей слова Доспана. Болтливый что не наплетет! Походы теперь мерещатся степнякам. Но не пропустил бий слова стремянного. Не просто он произнес их — шепотом, кося глаза на юрту.

— Кто принес весть? — поинтересовался бий. И чтобы лучше услышать ответ, перегнулся через седло.

— Никто не приносил. Сами добыли, — ответил Доспан.

— Вроде мы не посылали лазутчиков в Хиву, — скривил губы бий. — Выловят, и ему и нам голову снимут.

— Не в Хиве — здесь добыли… — объяснил Доспан. Оказывается, мимо Айдос-калы шел караван в сторону Жанадарьи. Снялись с зимовки степняки, напуганные слухами о близком нападении хивинцев. Будто бы осенью, как только укрепится лед на Амударье, тысячное войско Мухаммед Рахим-хана перейдет на правый берег и начнет покорение каракалпакских земель. Кто не признает правителя Хорезма своим ханом, тот будет казнен, а юрта его сожжена. Бий, не подчинившиеся Хиве, лишатся власти и род их истребят. Осень близка, люди, собрав урожай, бегут за Жана-дарью под защиту казахов.

— Правда ли это? — веря и в то же время боясь верить услышанному, спросил Айдос.

— Бегущий разве солжет? — ответил Доспан. — Говорят, и другие аулы снимаются с зимовок.

Задумался Айдос. Вот ведь как меняется судьба его. Думал завоевать с помощью хана степь, а теперь его самого завоюет хан. Братьев убил, прокладывая дорогу Хиве. Кого теперь убьют на этой дороге? Айдоса, видно. Быть ему под конем.

— Мой бий! — оторвал от тревожных мыслей Айдоса стремянный. — Надо ли ждать хивинцев?

«Что он говорит? — ужаснулся бий. — К смуте призывает или к бегству? Бросим аул Султангельды, подадимся на север, к казахам». Целовал Айдос полу халата хана, теперь станет целовать халаты казахских биев. А там — еще кому… Губы-то у него пообтерлись, затвердели, как кожа на сапоге. Не чувствуют, где шелк, где мешковина. Несчастный Айдос!

К чему же призывает Доспан? Не похоже, что струсил стремянный. Значит, другое у него на уме.

— Если не хивинцев, то кого нам ждать? — посмотрел пытливо на Доспана старший бий. — Кто еще собирается покорить наш народ?

Не решился ответить стремянный. Как бы не разгневать бия глупым советом. Тянул время, переступал с ноги на ногу.

— Хан каракалпакский, — хитро ответил стремянный. Хитро и смело. Ошарашил ответом своим старшего бия.

— Сынок, ты хочешь, чтоб я снова вынул из ножен меч? — сказал Айдос.

— Нет, мой бий. Один ваш меч не сломит ста вражьих мечей. Пусть люди наши поскачут в аулы и призовут биев к повиновению. Пусть скажут им то, что сказал я вам: признавший Хиву будет жить, восставший против Хивы — умрет. Склонят головы перед вами, бий.

Грустная улыбка тронула лицо Айдоса. Давно она не навещала старшего бия. Что-то хитрое и умное уловил он в словах Доспана.

Ты мудр, как твой отец Жаксылык. Опередим хивинцев.

Выпустил наконец повод из своих рук стремянный. Мог теперь ехать в свою белую юрту Айдос. А не тронул коня. Вспоминать стал, зачем свернул к Доспану. Ведь не затем, чтобы потолковать с помощником своим о судьбе степи. Другое что-то привело бия на край аула. И он вспомнил.

— Сынок! — сказал он. — Освободил я тебя от клятвы, видно, преждевременно.

Закивал головой Доспан, засветились глаза его радостью.

— Да, мой бий!

— Будешь рядом, когда я на коне и когда под конем?

— Буду.

— Спасибо, сынок!

Поехал Айдос. Проводил его взглядом стремянный. Увидел, что сутулится бий, что плечи его не широки и не круты, как прежде, и что голова не поднята гордо. Не в небо — в землю смотрит бий. И подумал с грустью Доспан: «Под конем, видно, наше место…»

49

Рано пришла та осень в степь. Рано задули холодные ветры, рано сковал Амударью лед — крепкий, литой, копыто выдержит, колесо выдержит. Ну, а если колесо выдержит, значит, можно прокладывать дорогу на правый берег.

Пошла через Аму, стуча тысячами копыт, конница хана. Сверкая медью и железом доспехов, она напоминала чудовищного дракона, опоясывающего белую гладь реки рыжим хвостом. Хвост этот извивался, то укорачиваясь, то удлиняясь. Голова торопилась к берегу — высокому, обрывистому — и порой отрывалась от туловища, и тогда сотники, орудуя плетками, подгоняли нукеров, соединяли разрозненные части дракона.