Неприкаянные - [136]

Вид у Айдоса был унылым, а глаза печальные. Еще более постарел бий за эти несколько дней похода, еще сутулее стала его спина, и, хотя сидел он твердо в седле, казалось, что путь, избранный ханом, ему не по силам. И он рад бы сойти с коня.

Не сразу ответил Айдос. Искал слова, которые и чувства его раскрыли бы, и хана не обидели бы. Нельзя было обижать хана. Милости ждал от него бий.

— Нет у нас своей земли. Не подарил ее нам бог, только место показал, где можно поставить юрты.

— А чья же тогда это земля? — удивился хан.

— Всевышнего.

Не казахов, не эмира бухарского назвал Айдос, а бога самого. А у бога нельзя ничего отнять, нельзя и завоевать его. Поразился уму и хитрости старшего бия правитель Хивы. И не только поразился, насторожила его мысль Айдоса: нет величия, оказывается, в поступке хана, завоевывающего никому не принадлежащую землю. Нет подвига в покорении безлюдного и нищего народа.

Настороженность и прозвучала в голосе хана, когда он задал новый вопрос:

— За что же вы боретесь, если нет у вас ни своей земли, ни своего дома?

— За единство свое, великий хан. За то, чтобы жить одной большой семьей.

— И под одним ханом… — добавил Мухаммед Рахим.

— Конечно, под одним ханом, как же иначе!

Так понял правителя Хорезма старший бий. Имя будущего хана — Мухаммед Рахима — он не назвал, но это в его руках окажется судьба каракалпаков и самого бия каракалпаков.

Дорога степная, которая до этого казалась Айдосу черной, посветлела чуточку. Когда бросят в тебя, как дождинку в знойный день, надежду, легче становится идти, движется свободнее.

Земля жанадарьинцев лежала за грядой высоких холмов, с вершин которых можно было увидеть и реку, уходящую на север, к Сырдарье, и берег моря, и казахскую степь. Увидеть можно было аул Орынбая, к которому шло войско Хорезма.

Вороной конь занес хана на гребень Борши-тау. Хотел Мухаммед Рахим почувствовать тебя властителем мира и, когда остановил скакуна и глянул вдаль, верно, испытал то, что испытывали и Чингисхан, и Тимур, покоряя чужие земли. Степь вся была под его ногами. И пусть аул жанадарьинцев еще не признал хана своим хозяином, мысленно Мухаммед Рахим уже присоединил его к владениям Хивы. Всего лишь какой-нибудь час нужен, чтобы закричали жанадарьинцы «алла!» и пали ниц перед правителем Хорезма.

Щедрым оказался хан. Часа не понадобилось на завоевание аула Орынбая. Со стороны реки уже скакала стайка всадников с поднятым на копье белым флагом.

— Сдаются без боя! — воскликнул Айдос. Не мог он скрыть своей радости: выполнили обещание жанадарьинцы, не подвели старшего бия. Встают на колени перед ханом Хорезма.

— Кто это? — спросил Мухаммед Рахим.

— Орынбай. Хан усмехнулся:

Тот Орынбай, который просил у Бухары помощи?

— Он.

Не допросился, значит? А то пришлось бы моим нукерам укоротить хвост эмирской лисе, чтобы не охотилась за зайцами в чужих угодьях.

Хвастливой была речь хана. Легко грозить Бухаре, когда стоишь на вершине Борши-тау, в тысяче верст от столицы эмира, и когда известно тебе, что лиса и не замышляла покидать свою нору.

Верховые между тем стали подниматься на Борши-тау и стегали коней, понуждая их вскарабкиваться по крутому заснеженному склону. Плохо удавалось это лошадям. Бедные, они выбивались из сил, стараясь угодить всадникам.

— Айдос, — сказал хан, — встретьте посланцев «бухарского бия». Засекут они невинных коней.

То ли не хотел говорить с Орьшбаем правитель и тем унизить себя перед сторонником эмира, то ли действительно жалел лошадей… А может, и не то и не другое. Нужно было помучить Орынбая, сделать его путь к ногам хана долгим и тернистым.

Айдос спустился с вершины на тропу, что огибала холм, и оказался перед разбойным бием и его спутниками.

Икнул Орынбай от удивления и неожиданности. Ему нужен был хан Хорезма, а не бий степной, не проклятый Айдос.

Ты, Айдос? — спросил Орынбай и выпучил на старшего бия глаза. — Почему ты?

— Не то спрашиваешь, — ответил спокойно Айдос. — Спроси, разрешит ли тебе хан приблизиться и покаяться в грехах своих…

В каких грехах? — рявкнул разбойный бий.

— В тех, из которых соткана вся твоя жизнь. Не занесена еще снегом тайны тропа, не остыли еще кони, носившие тебя к эмиру Бухары с черными словами измены.

— Мы свободные степняки, — снова попытался возразить Орынбай, но сын его, Мулла Давлетназар, тронул коня своего и заслонил отца от Айдоса. Сказал:

— Дедушка-бий, эмир и хан произнесли по одному слову, обращаясь к каракалпакам. Слова эти разные: одно — «умри», другое — «живи». Мы выбрали последнее, сказанное правителем Хивы.

— Не торопись, сынок! — схватил руку Давлетназа-ра разбойный бий. — Не давай хану конец аркана, которым мы привязаны к Жанадарье. Не поноси Бухару, уши эмира везде.

— Молчи, отец. Уши хана тоже везде.

Мулла Давлетназар хлестнул коня и поспешил следом за Айдосом на вершину Борши-тау.

Хан встретил молодого бия приветливой улыбкой. Понял: ловок джигит, решителен, а с ловким и решительным проще иметь дело, чем с неповоротливым и осторожным. И еще понял, что Орынбай отдает под его власть род мангыт и сообщить об этом торопится молодой бий.

— Кто умеет видеть, тот быстрее достигает цели, — сказал хан, когда Мулла Давлетназар приблизился к нему. — Кто умеет слышать, быстрее познает истину.