Неприкаянное юродство простых историй. Рассказы и были - [7]

— Ну, с Богом, поехали.

Взревел мотор, и мотоцикл понес отца Федора навстречу его роковому часу. Около дома Евдокии Кривошеиной толпился народ. Дом маленький, низенький, батюшка, проходя в дверь, не нагнулся вовремя и сильно ударился о косяк, поморщившись от боли, пробормотал:

— Ну что за люди, такие низкие двери делают, никак не могу привыкнуть.

В глубине сеней толпились мужики.

— Отец Федор, подойди к нам, — позвали они. Подойдя, отец Федор увидел небольшой столик, в беспорядке уставленный стаканами и нехитрой закуской.

— Батюшка, давай помянем Пашкину душу, чтоб земля была ему пухом.

Отец Федор отдал Марии кадило с углем и наказал идти разжигать. Взял левой рукой стакан с мутной жидкостью, правой широко перекрестился:

— Царство Небесное рабу Божию Павлу, — и одним духом осушил содержимое стакана. «Уже не та, что была у парторга», — подумал он. От второй стопки, тут же ему предложенной, отец Федор отказался и пошел в дом.

В горнице было тесно от народа. Посреди комнаты стоял гроб. Лицо покойника, еще молодого парня, почему-то стало черным, почти как у негра. Но вид был значительный: темный костюм, белая рубаха, черный галстук, словно и не тракторист лежал, а какой-нибудь директор совхоза. Правда, руки, сложенные на груди, были руками труженика, мазут в них до того въелся, что уже не было никакой возможности отмыть.

Прямо у гроба на табуретке сидела мать Павла. Она ласково и скорбно смотрела на сына и что-то шептала про себя. В душной горнице отец Федор почувствовал, как хмель все больше разбирает его. Около двери и в переднем углу, за гробом, стояли бумажные венки. Отец Федор начал панихиду, бабки тонкими голосами подпевали ему. Как-то неловко махнув кадилом, он задел им край гроба. Вылетевший из кадила уголек подкатился под груду венков, но никто этого не заметил.

Только отец Федор начал заупокойную ектенью, как раздались страшные вопли:

— Горим, горим!

Он обернулся и увидел, как ярко полыхают бумажные венки. Пламя перекидывалось на другие. Все ринулись из избы, сразу же образовалась давка. Отец Федор скинул облачение, стал наводить порядок, пропихивая людей в узкие двери. «Вроде все, — мелькнуло у него в голове. — Надо выбегать, а то будет поздно». Он бросил последний взгляд на покойника, невозмутимо лежащего в гробу, и тут увидел за гробом сгорбившуюся фигуру матери Павла, Евдокии. Он кинулся к ней, поднял, хотел нести к выходу, но понял, что уже поздно: вся дверь был объята пламенем. Отец Федор подбежал к окну и ударом ноги вышиб раму, затем, подтащив уже ничего не соображавшую от ужаса Евдокию, буквально выпихнул ее из окна. Потом Попробовал выбраться сам, но понял, что в такой маленький проем его грузное тело не пролезет. Стало нестерпимо жарко, голова закружилась, и, падая на пол, отец Федор бросил взгляд на угол с образами — Спаситель был в огне. Захотелось перекреститься, но рука не слушалась, не поднималась для крестного знамения. Перед тем как окончательно потерять сознание, он прошептал: «В руце Твои, Господи Иисусе Христе, предаю дух мой, буди милостив мне грешному». Икона Спасителя стала коробиться от огня, но сострадательный взгляд Христа по-доброму продолжал взирать на отца Федора. Батюшка видел, что Спаситель мучается вместе с ним.

— Господи, — прошептал отец Федор, — как хорошо быть всегда с Тобой…

Все померкло, и из этой меркнущей темноты стал разгораться свет необыкновенной мягкости. Все, что было до этого, как бы отступило в сторону, пропало. Рядом с собой отец Федор услышал ласковый и очень близкий для него голос:

— Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю.

Через два дня приехал благочинный отец Леонид Звякин и, вызвав из соседних приходов двух священников, возглавил чин отпевания над отцом Федором. Во время отпевания церковь была заполнена народом до отказа, так что некоторым приходилось стоять на улице. Обнеся гроб вокруг церкви, понесли на кладбище. За гробом, рядом со звонарем Парамоном, шел его внук Петя. Взгляд мальчика был полон недоумения, ему не верилось, что отца Федора больше нет, что он хоронит его.

В Бузихине на день похорон были приостановлены все сельхозработы. Немного посторонясь, шли вместе с односельчанами председатель и парторг колхоза. Скорбные лица бузихинцев выражали сиротливую растерянность. Хоронили пастыря, ставшего за эти годы всем односельчанам родным и близким человеком. Они к нему шли со всеми своими бедами и нуждами, двери дома отца Федора всегда были для них открыты. К кому придут они теперь? Кто их утешит, даст добрый совет?

— Не уберегли мы нашего батюшку-кормильца, — причитали старушки, а молодые парни и девчата в знак согласия кивали головами: не уберегли.

В доме священника поминальные столы были накрыты лишь для духовенства и церковного совета. Для всех остальных столы поставили на улице в церковной ограде, благо погода была хорошая, солнечная. На земле стояли фляги с самогоном, мужики подходили и зачерпывали кто сколько хочет. Около одного стола стоял Василий, брат парторга. Уже изрядно захмелевший, он объяснял различие между самогоном и водкой.

— А что ты в деревню не вертаешься? — вопрошали мужики.