Непреклонные - [66]

Она должна сказать как можно скорее — да или нет. Сказать добровольно, припомнив как можно больше подробностей. Никакого давления, никаких угроз — только ненавязчивая психологическая обработка.

Вот именно, психологическая обработка по методике следователя Милявской, ветерана сыска, необыкновенной женщины, вместе с которой мне довелось этим летом работать в Питере. Ей шёл семьдесят шестой год, а вкалывала она побольше многих молодых. Именно она вывела на чистую воду того самого зловещего пенсионера, позднее сбитого троллейбусом. Вывела, задев чувствительную струну… Нет, не в его душе. Душа этого седовласого упыря давно умерла, если когда-то была вообще.

Галина Семёновна Милявская обработала его подружку, которая всё знала об убийстве и ограблении, потому что из любви к преступнику помогала ему. И никогда не сдала бы его, не примени Милявская тонкий психологический приём.

Улик у неё практически не было, и приходилось действовать вслепую, наугад. Тогда было необходимо получить признание, как и сейчас. И та женщина сдала убийцу, сильно рассердившись на него. Милявская вскользь обронила, что тот самый старик, пообещавший руку и сердце допрашиваемой даме, на самом деле хочет жениться на свояченице. Больше ничего несчастной влюблённой пенсионерке и не требовалось. Страстная любовь моментально превратилась в смертельную ненависть.

Да, Милявской тогда пришлось солгать, потому что никакой другой женщины у преступника не было. Но то была ложь во спасение — без неё не восторжествовала бы справедливость. И, если потребуется, я применю метод Милявской, совру ради правды. Понять бы только, куда надо бить. Точнее, не бить, а давить — бережно, не дыша, потому что слишком хрупкий материал у меня под рукой.

Помнится, тогда, на допросе у Милявской, крупная полная женщина упала в обморок, и к ней пришлось вызывать медсестру. А что же может произойти с полумёртвой Мальковой?..

— Мама, это Оксана Бабенко. Помнишь, я тебе вчера говорила? Она очень хотела с тобой встретиться. Ничего не бойся и не переживай. Оксана — очень хорошая девушка, худого не сделает. Я за неё ручаюсь.

Лиля, как и я, в накинутом на плечи белом халате, наклонялась всё ниже над постелью больной. Потом резко разогнула полный стан, повернулась ко мне.

— Постарайтесь минут за двадцать управиться. Маму позавчера еле спасли. Я боюсь, она разволнуется…

— Постараюсь, конечно, но не знаю, получится ли. В любом случае через двадцать минут я уйду. — Мне хотелось успокоить Лилю и её маму. — Думаю, всё будет хорошо. Нам бояться нечего.

— Я тоже так думаю. И ухожу.

Лиля, круглолицая и румяная, совсем не похожая на свою мать, ещё раз оглянулась и на цыпочках вышла.

Мы с Антониной Степановной уставились друг на друга. Несмотря на Лилины утешения, в мутных слезящихся глазах старушки стоял страх. Я не знала, с чего следует начинать, и чувствовала, как дрожат колени. Две соседки Мальковой, конечно же, навострили уши, и потому я подтащила стул поближе к узкой кровати. Малькова облизала бескровные сухие губы.

— Антонина Степановна, — нежно начала я, поглаживая больную по руке. — Я хочу в первую очередь узнать, как вы себя чувствуете. Вы можете поддержать серьёзный разговор? Или мне лучше сразу уйти?

— Да плохо мне совсем, Оксана, плохо. Не выберусь.

Малькова говорила свистящим шёпотом и инстинктивно стискивала мою руку, будто пыталась, уцепившись за неё, удержаться в этом мире.

— Меня все утешают — и дочери, и зятья, и доктора. А я им не верю. — Антонина Степановна заплакала.

— Не надо, всё будет нормально! Я понимаю, что ваша болезнь серьёзная. Но особенно обострилась она осенью, так ведь? У вас диабет был уже давно, но вы с ним как-то жили. А вот именно около трёх месяцев назад окончательно слегли. Почему?

Я внимательно наблюдала за мимикой лежащей и видела, как морщины на её лице пошли рябью, а худенькое тело свела судорога. Малькова поняла меня. По крайней мере, намёк задел какие-то тайные струны в сознании старушки, и она посмотрела на меня с интересом.

— Откуда вы знаете Лилю? — шевельнула увядшими губами Малькова.

— Я позвонила ей и попросила устроить встречу с вами. Антонина Степановна, давайте поможем друг другу. Я знаю, что вы поправитесь, когда вас перестанут мучить тяжкие воспоминания. То есть не совсем поправитесь, но почувствуете себя значительно лучше.

— А вы врач? — слабенько пискнула Малькова с потаённой надеждой.

— Нет, к сожалению, не врач. Я — юрист. Кроме того, изучала психологию. И знаю, что стрессы, сильные волнения часто приводят к болезни.

— Я знаю, что умру скоро, — упорно твердила своё Малькова. — И боюсь умирать. Раньше не боялась, после того, как Валентин Васильевич скончался. А теперь вот вся трясусь со страху. Дочкам не говорила, чтобы не тревожить… Ад, преисподняя всё время снятся. Такие, о которых в церкви говорят. Я хотела к исповеди идти, но сил совсем нету. А я ведь жизнь прожила честную.

Малькова несколько минут отдыхала, прикрыв глаза. Потом опять подняла синеватые, как снятое молоко, веки. Солнечный луч блеснул в камешке её серьги — кажется, это был александрит. И я подумала, что серьги здесь неуместны. Лиле надо будет сказать, чтобы сняла их. Удивительно, как драгоценность до сих пор не украли соседки или персонал. Наверное, здесь всё-таки живут не такие порочные люди, как в столицах, и моё замечание будет выглядеть нелепо.