Непредсказуемый Берестов - [48]

…Мотор колесы крутит,

Бежит под ним Москва.

Маруська в институти

Эх, Склифасовскава…

«А где же мой рюкзачок? — Женька сел на кровати. — Где мои шмотки? Где Юлькин талисман? Как же я выйду отсюда?.. — И вдруг спросил сам себя: — А куда спешить? Обмозговать все надо. Тут обмозговать, в тепле, при кормешке… На улице будет не до размышлений… Поспешишь — людей насмешишь. То-то».

Через два дня, в своей чумазой одежонке, но зато купанный, более или менее сытый и отоспавшийся в тепле, Женька уже шагал вдоль Садового кольца к улице Горького. Там он свернет направо и окажется на прямом пути к Волоколамскому шоссе, о котором так много говорили по радио…

После долгих и мучительных размышлений Женька решил домой не показываться. Он напишет Юльке с фронта. С фронта! Конечно! А чтоб его жалели, как сиротку, и вспоминали маму, и плакали, Женька решительно не хотел. А за маму он еще отомстит.

Он шагает легко и споро. За спиной рюкзачок. На шее талисман — пусть Юлька не беспокоится! А что грязное надето на нем, так не беда, на фронте заменят, — вон у Кешки какая одежонка! Может, подстричься?.. Э, нет, пусть голове теплее будет… Вот так здраво рассуждая, Женька вышел на улицу Горького.

И первое, что увидел Женька, была колонна грузовиков, выезжавшая со стороны Садового кольца. Повернув на Горького, она остановилась, вытянувшись вдоль улицы, прямо наискосок от станции метро «Площадь Маяковского». На первых машинах плотно сидели красноармейцы в бело-серых полушубках с автоматами ППШ. Следом — грузовики с имуществом, покрытые брезентом…

Раздались команды. Бойцы, спрыгнув на тротуар, стали разминать ноги. Курили.

«На грузовик бы и под брезент!.. — подумал Женька. И тут же спросил себя: — Где?.. На улице Горького, среди бела дня? Ну, ты даешь!» — презирая себя в душе, воскликнул Женька.

— Товарищ сержант! — обратился он к низкорослому краснолицему человеку в шинели с двумя треугольничками на петлицах. — Разрешите…

— Давай, спрашивай! — весело ответил сержант, потирая ладони. В углу его рта красовалась здоровущая самокрутка и дымила, как паровоз, обволакивая все вокруг махорочным дымом.

Женька даже улыбнулся:

— Ну и фабрика! — восхищенно произнес он и тут же спросил: — А можно мне с вами до дома доехать? Тут километров двадцать… Уморился идти. А вам все равно но Волоколамке…

— Откуда знаешь?

— Да уж видно. На фронт небось?

— А то куда же…

— Я и говорю: двадцать километров доехал бы с вами…

Сержант серьезно посмотрел на Женьку.

— Так мы только через тридцать остановку делать будем.

— Ну и что… Я спрыгну. Честное слово!

— А не замерзнешь?

— Да что вы! Под брезент спрячусь, ни один мороз не прохватит.

Сержант сделал строгие глаза.

— Полезай. И чтоб не высовываться.

— Есть, не высовываться!..

Женька ликовал. Как по-взрослому все получилось. Разговор! Ровняк!

Во как! Даром, что ли, Женька столько месяцев шагал, ехал, потел и мерз рядом с людьми взрослыми, умелыми, добрыми и злыми, смелыми и трусливыми, да всякими разными…

Это и была наука! Сколько живет человек, а все учится…

Кто бы узнал в двенадцатилетнем мужичонке того Женьку Берестова, который еще этой весной «штурмовал» школьный тополь и вместе с Кешкой «ловил шпиона»? Так ведь и Кешку тоже не узнать. Каков он теперь, а! Нет, Кешка положительно не давал Женьке покоя…

Через двадцать километров Женька, конечно, не спрыгнул. Дураков нет! А вот через тридцать…

— Эй, ты, сонная тетеря, проспал? — прокричал сержант. Он стоял на колесе и хлопал рукой по брезенту.

Женька картинно, словно с трудом открывает глаза, трет их ладонями.

— Почему? — растерянно спрашивает он.

— Не знаю, как это ты на морозе уснул…

— Я ж говорил, уморился. — Женька порывается подняться на ноги.

— Погоди ты, тетеря! Командир идет… Потом ужо… — сипит сержант. — Нагоняй даст, только держись.

А Женька и рад. Но понимает, что с этой колонной до «главного» места ему не доехать. А как быть? Ждать другую колонну и снова тем же манером?

Командир, видимо, до них не дошел, и Женька сказал печальным голосом:

— Это плохо, что проспал… Жди теперь, когда кто обратно проедет…

— А чего ждать?.. Топай! Теплей будет, — резонно советует сержант.

— А может, я с вами до станции, а там в обратный путь? — наугад понтярит Женька.

— Так станция еще с полсотни верст, — смеется сержант. — Тебя потом не разогнешь, а разогнешь, так сломаешь. Замерзнешь ведь…

Женька теперь и не знает, что сказать. Пятьдесят километров! Ого! Не укатить бы в другую сторону. Все-таки говорит:

— Не промерзну же я до кишок.

— Ну ладно, хрен с тобой! До Клина. А мы дальше и не поедем. Грузиться будем на железку.

Ура! Правда, Еремеев такому болтливому сержанту язык бы отрезал за «разглашение», но сейчас Женьке ох как годится эта «разговорчивость».

И снова — под брезент, и снова всю дорогу он елозил и охлопывал себя, и бил по ногам кулаками — привычка еще с железной дороги. Не замерзнуть бы в самом деле!

В Клину, разбитом, грязном и безлюдном, недавно отобранном у немцев, Женька «откланялся» и, недолго думая, дунул к станции.

2

Но все-таки надо быть еще ребенком, чтобы поверить в такое благополучное и безоблачное течение реальной действительности. Женька не знал или не запомнил числа своего выезда из Москвы… Поезда и машины возили его туда, сюда и обратно, и было такое чувство, что кружит он на одном месте. По обрывкам фраз, ворчанию железнодорожников трудно было определить нужное Женьке направление, а спросить — боже упаси! Хоть милиции здесь не было, но Женька не раз замечал командиров из НКВД — эти уши не развешивают…