Непредсказуемый Берестов - [39]

— Вот он, Подколокольный!

А Витька, забежав вперед, уже маячил у подъезда дома № 6.

— Какая квартира? — спросил он, когда сержант и Женька подошли к дому.

Но сержант не спешил, переминался с ноги на ногу.

— Погодите-ка… — сказал он, опускаясь на широкие ступеньки перед подъездом. — Понимаете, мужики… Дело мое хреновое… В первый день, у самой границы, друга моего боевого убили… А тут вчера вышло мне в Москву ехать. На денек. Ребята говорят: зайди там к Лешиной жене… Провизии ей насобирали, сами понимаете… И вот дело какое… Страшно идти. Что я ей скажу? Не видел, как убили, не знаю, где могилка. Такая мешанина была…

— Ясное дело, — понимающе покивал головой Витька.

А Женька сказал, сразу посуровев:

— Так пришли уже. Чего ж теперь?

— А как сказать ей? Вдруг похоронку не получила… — На лице гиганта обозначилась растерянность.

— Сказать, как есть, — твердо ответил Женька и тут же подумал о Витьке, о его отце и добавил: — Не одна она теперь такая… вдова…

— Это точно! — решительно подтвердил сержант.

Ребята снизу наблюдали, а гигант медленно поднимался по лестнице на третий этаж. В тишине подъезда было слышно, как открывали дверь, обрывки слов…

Но вдруг раздались громкие мужские и женские голоса… Женька и Витька, не выдержав, пулей взлетели по лестнице. С лестничной клетки было видно — дверь в квартиру так и осталась нараспашку, — что гигант тискает в объятиях маленького одноногого человека, а за ними в глубине квартиры маячат два женских лица, мокрых от слез…

— Лешка! Дружище! Живой! — гремит голос сержанта.

А потом было застолье. Настоящие мясные консервы с горячей картошкой, поджаренной на настоящем сале!.. Женьку и Витьку усадили со всеми вместе за стол, и они, забыв все на свете, словно влились в эту нежданную человеческую радость.

Уже в сумерках мальчики возвращались домой.

— Ну и великан этот Саша! Слон прямо! — восхищался Витька.

— А фамилия Зайцев! Бывает же!

Распахнув дверь, Женька закричал с порога:

— Мама! Такая история! Мы сейчас… — и слова застыли на губах… У дверей стоял мамин чемодан, на спинку стула наброшена ее шинель. Мама ходит по комнате, курит.

— Наконец-то! Где ты пропадаешь?

Женька не отвечает. Понуро стоит в дверях и молчит. А что говорить? Все и так понятно… Каждый день с замиранием сердца ждал он этой минуты, ждал и боялся, гнал от себя мысль, что придется рано или поздно расстаться с мамой… Правда, иногда казалось, что материнский госпиталь переведут куда-нибудь на восток, а не погрузят на колеса и сделают санитарным поездом… И снова получилось так, что радость, пусть чужая, но зато такая настоящая, тут же сменилась своей собственной печалью. Печаль и радость. Они, как две подруги, неразлучно следуют рядом, ни на шаг не отпуская друг друга. Вот это, наверно, и есть война! Чего ж тут не понять? Может быть, когда-нибудь будет иначе, но Женька уже давно не верит в близкую безоблачную жизнь…

А мать что-то говорит… Что же она говорит?

— Ты не слушаешь меня? Женя!

— Слушаю, мам, — кривит душой Женька.

— Значит, мы обо всем договорились…

Женька хотел спросить «о чем?», но не спросил — какая теперь разница… А мать продолжала таким деловым тоном, словно не прощание это, а так, расставание на пару дней:

— Через две недели тетя Нина заберет тебя в Саранск. До нашего с папой возвращения поживешь у нее. Понял?

Тетя Нина. Саранск. Через две недели. Чепуха какая! Зачем это? — проносится в Женькиной голове, которую он все же наклоняет в знак согласия.

И все-таки мать не может совладать с собой — на глазах ее появляются слезы.

— Будь спокойна, Аня, — спешит подать голос тетя Дуся. И она здесь! Как это Женька не заметил?.. — Все будет хорошо, ты, Ань, не волнуйся.

А Женька что-то хочет сказать матери, что-то очень важное, нужное именно ей, именно сейчас! А мать снова о пустяках:

— Номер полевой почты папы и мой — в столе, деньги тоже. В верхнем ящике… Обо мне не беспокойся! Слышишь? У нас поезд…

Поезд?! Вот! Вот оно!

— Мам! Слушай. Слушай, мам! — почти закричал Женька. — Они будут бомбить вас. Запомни. Сначала прилетит разведчик, такой, с двойным хвостом… — и вдруг Женька начинает говорить спокойно, серьезно, словно он сейчас сам Еремеев и мать должна его слушать, потому что никто ей этого не скажет, а потом может быть поздно… — Этот бомбить не будет. Ему нечем. Бомбардировщики прилетят следом. Но вы не ждите, пока на нас полетят фугасы. Еще когда разведчик появится, вы тут же разбегайтесь и как можно дальше от вагонов, от дороги. И не кучей, а небольшими группами. Учти, прилетят не такие самолеты, что бомбят Москву, а легкие, пикирующие, они на бреющем полете из пулеметов поливают… Отбомбятся, отстреляются, но вы не поднимайтесь, еще будет один, два, а то и три захода. Пока все патроны и бомбы не истратят, не улетят. Понятно? — Женька передохнул. — А лежать будете пластом и руки на голове. Смотри! — Женька бросается на пол, прижимается к нему всем телом и, положив руки на затылок, замирает. — Ясно? Вот так.

Мать и тетя Дуся в оцепенении смотрят на Женьку. Придя в себя, мать говорит бодрым голосом:

— Это очень хорошо! Очень нужно знать! Я теперь и других научу, как надо… — Она выразительно смотрит на Дусю, дескать, подыграй мне. — Вот он, фронтовой опыт! Верно, Дусенька!