Непредсказуемый Берестов - [13]

Уже совсем рассвело, когда старший лейтенант поднял руку и крикнул: «Стой! Привал!» Люди остановились и, хотя все еще было в росе, опустились на мокрую траву. Тяжелее всех, конечно, Васене и худенькой женщине в городском платье. Они так и сели на землю с девочками на руках, а те безмятежно спали, согретые теплом чужих женщин…

Как только остановились, корова завалилась боком на дорогу и лежала, вытягивая к хозяйке огромную пятнистую морду. Бок у коровы вздулся, был мокрый и блестящий. Да это же кровь! Женька отвернулся. А старший лейтенант сказал женщине:

— Чего уж теперь, хозяюшка… Не надо животине мучиться. Такое дело, елки-моталки… Иди-ка, милая, вперед, да не оглядывайся.

И женщина пошла, прижимая руки к груди и распахнув оказавшиеся вдруг огромными мокрые светлые глаза, полные отчаяния и ожидания того, что должно произойти через секунду. А когда грянул выстрел, зажала ладонями рот, чтобы не заорать, не завыть, да так и повалилась в траву и долго лежала бесформенным неуклюжим комом, вздрагивающим от беззвучных рыданий.

Проснулись, захныкали девчонки, застонали раненые, а лесные мухи, словно разбуженные выстрелом, набросились на окровавленные бинты. Женщина в городском платье, сломав ветку, гнала ею мух от подводы. Но вот рука ее застыла в воздухе, и она, тихо отойдя в сторону, что-то зашептала на ухо командиру. Женька слышал, как тот, не повернув даже головы, сказал:

— Не сейчас. Пусть люди разойдутся, — и добавил громко: — Всем в лес! У кого какая нужда… Дедуля! — позвал он. — Ко мне подойди-ка.

Что произошло, Женька понял, когда вернулся из леса. Одним раненым на подводе стало меньше.

Можно ли привыкнуть к смерти, окружающей тебя со всех сторон? Наверно, нельзя. Но одеревенеть, ожесточить сердце свое, пусть еще маленькое, детское, можно. На такой войне все можно…

Женька вспомнил, что впервые увидел мертвого человека еще давно, и лет-то ему было всего ничего… Лютая начиналась тогда зима в Москве. На улицах палили костры, чтобы люди, идущие нескончаемыми вереницами в Колонный зал Дома союзов, не закоченели на ледяном ветру.

Вся страна хоронила одного человека. Им был Киров. Для Женьки — просто дядя Мироныч, который когда-то держал его на руках, и он хорошо запомнил широкое, скуластое лицо и улыбку, обрамленную глубокими, продолговатыми складками…

В Колонном зале отец поднял Женьку на руки, чтобы он «попрощался с дядей Миронычем»… Женька не сразу увидел Кирова среди груды цветов, венков и полотнищ. Он тогда обманул отца. Отец спросил: «Видел?» — «Видел», — ответил Женька. «Ну вот…» — отец отвернулся. «Не плачь, Петя», — тихо сказала мать, но Женька услышал. Он сильнее прижался к отцу и стал гладить его по небритой щеке. Рукавичка цеплялась за шершавую отцовскую щеку, и Женьке стало так жалко отца, что он расплакался… «А почему дядю Мироныча убили?» — громко навзрыд проголосил Женька, и несколько лиц обернулось. В глазах у людей тоже были слезы. «Вырастешь, поймешь», — ответила мать. И рядом зарыдала какая-то женщина.

В ту ночь Женька долго не мог уснуть и слышал, как мать говорила отцу:

— Может быть, не надо было брать Женю в Колонный зал?

— Нет, надо! — жестко ответил отец. — Пусть растет и помнит. Крепче будет.

Где они теперь, отец и мать? Где теплая, всегда пахнущая книгами квартира, абажур, низко висящий над обеденным столом, вечно горячий пузатый чайник, большая синяя стеклянная сахарница с блестящим металлическим ободком?.. Где Витька и груды солдатиков на полу, на подоконниках, где жаркие баталии во дворе, и нескончаемые «ура», и неизменная победа во всех боях? Стало грустно. Сердце сжалось, и оттого захолодело сразу в животе, где-то под ложечкой. А где эта «ложечка»? Ведь никто не знает…

— Подъем! Вперед, обозники! — послышался голос старшего лейтенанта.

— Обозники? — Женька даже улыбнулся. — Конечно, обозники. А кто же мы?

Странно. Но воспоминания не расслабили Женьку, как бывало раньше, еще до войны… До войны? Конечно! Теперь так и пойдет в жизни: до войны, а потом — после войны… А будет ли это «после» для Женьки? Вот где теперь Москва? В какой стороне? Сколько до нее? По складу характера Женька вовсе не похож на нытика, но неизвестность так или иначе рождает нерешительность, а за ней идет ее родной брат — страх. Женьке казалось, что он ничего не боится, ему не раз говорили: ты смелый парень, молодец, так держать!.. Оказывается, страх бывает такой, что и не унять его — зубы стучат и ноги слабеют и даже не идут, когда им бежать надо…

Впервые за эти четыре страшных дня Женька стал размышлять, вспоминать, судить о чем-то. Может быть, страх начинал проходить, может быть, чем страшнее — тем меньше страха? Ведь, говорят, страх от неизвестности. Говорят: запугали человека. Запугали чем? Тем, что «может быть», тем, что «будет». А раз это уже есть? То чем запугать можно? Что еще Женьке не известно? Теперь ему известно столько, что на всю жизнь хватит, — бомбы и взрывы, кровь и смерть людей вокруг, совсем рядом… Отец часто говорил: «клин клином вышибать». Может быть, и страх вышибается страхом? Похоже, что так.

Женька шел и размышлял, и даже не услышал свиста над головой. Закричал командир: