Непредсказуемый Берестов - [12]

— Парное молочко! — слышит Женька голос коровиной хозяйки. — Корми мальцов. Раненого-то буди, пусть напьется.

Женька не любил молока, поэтому и глаз не открывает. Чудно, есть хочется, а молока не хочется. Васена расталкивает его.

— Женечка, ну-ка молочка…

— Не хочется мне.

— Ты что уж это задумал? — повышает голос тетя Васена. — А ну пей! Совсем уж ослабнуть хочешь? Что мне тогда с тобой делать?

— Сказал: не буду. — Женька соскочил с подводы и отбежал в сторону.

Тетя Васена не успела и рта раскрыть — издали послышался нарастающий гул, и командир закричал:

— Воздух! Лошадь убирайте. Лошадь, елки-моталки!

Все зарылись лицами в траву. А Васена, как наседка, накрыла девчонок своим телом.

Оглушив ревом моторов, стервятник пронесся над головами, чуть ли не цепляя брюхом за верхушки деревьев, и даже не слышно было, стреляли его пулеметы или нет. Только сразу же за лесом начали рваться бомбы. На некоторое время все смолкло. Но вот самолет снова и тем же путем прошел над лесом, и снова загрохотали взрывы. И снова глухота. Женька не успел даже испугаться, лежал, страшась поднять голову, оторвать от земли отяжелевшее тело. Однако воцарившаяся тишина возвратила всех к дороге, и обоз в молчании двинулся дальше, туда, к краю леса, за которым показалось неширокое зеленое пространство.

— Чего им там бомбить? В лесу-то… — ворчал старик, прислушиваясь и косясь на небо, сияющее в кронах деревьев.

Видать, было чего! Страшная картина открылась вышедшим из леса людям. Замерев, смотрели они с небольшой возвышенности в лощинку, туда, где на просеке горели три санитарных фургона, один из которых лежал на боку, окутанный черным маслянистым дымом. Огонь с треском пожирал красные кресты на бортах и крышах машин… Люди, которые могли двигаться, перемещались в пространстве между грузовиками, словно во сне. Раненная в голову женщина-военврач в залитой кровью гимнастерке закричала, увидев вышедших из леса людей:

— Товарищи, на помощь! Помогите раненым!

— Дети остаются в лесу! — тут же откликнулся на ее зов старший лейтенант. — Остальные за мной!

Стряхнув оцепенение, все бросились в лощину. A Женька, обхватив руками тонкую березку и прижавшись к ней всем телом, чтобы устоять на ногах, дрожащий, полными ужаса глазами смотрит на происходящее перед ним.

Разматывая по траве бинты, ползет к лесу раненый, за ним другой… Старший лейтенант и старик вытаскивают из опрокинутого фургона бойца с перевязанной грудью. Одежда на нем горит. Старик сбивает огонь своим пиджаком, а командир уже ведет другого бойца, и Женьке показалось, что боец этот без головы: лицо и голова раненого перевязаны так, что и глаз-то не видно, а бинты черны от копоти…

Вот военврач побежала к горящему фургону, крича что-то старшему лейтенанту, маня его за собой…

— Назад! Назад! — орет он ей вслед.

Но врач уже нырнула в фургон и… в этот момент машина взорвалась.

— Мама! — закричал вдруг Женька. — Мамочка!

— Ты чего? — ошалело вскинулся пограничник, стоящий на одной ноге у телеги. — Сдурел? Какая мама? Откуда ей тут быть?

И Женька затих, только слезы сами покатились из глаз.

— Ладно, чего там, — виновато пробубнил пограничник. — Ты и меня напугал… Конечно, может, она и есть чья-то мама… Не плачь…

— Я не плачу! Не плачу я! — захлебывался слезами Женька, гвоздя кулаками по упругой моховой кочке…

От кострища к лесу вели и несли раненых, тех немногих, что остались живы и кого удалось спасти из огня. Сбросили с подводы узлы… Да разве всех разместишь? Положили поперек. Вот поднесли еще одного.

— Потеснись, граница! — нарочито бодрым голосом говорит старший лейтенант. — А ну, дедуля, взяли…

Наклонились, бережно подняли раненого и… снова опустили в траву.

Женька понял, что это значило. Отвернулся, закусил губу. Слез у него уже не было.

7

Остаток дня и всю ночь шли лесом. Куда шли, никому толком не было ясно. Шли просто на рассвет, на восток. Вот и все.

Стонали раненые. Кто-то все время просил пить. Телега двигалась медленно. Лесная дорога, прорезанная глубокими колеями, оставшимися от старых, еще весенних дождей, была тяжела Зойке, и лошадь шла с натугой, низко опустив голову. Женька, держась за край подводы, плелся с закрытыми глазами, дремал на ходу. Сипло и протяжно кашлял старик. Девчушек несли на закорках тетя Васена и женщина в городском платье. Старший лейтенант с винтовкой пограничника шел впереди лошадей. Он командир, ему так и положено. Небольшую группу измученных людей замыкала женщина с коровой. Корова была, оказывается, еще раньше ранена… то ли и вправду обстрелял дорогу немецкий самолет, то ли напоролась скотина на что-то. Теперь она тяжело и коротко дышала, изредка издавала хрипы, похожие на стоны, а не на обыкновенное коровье мычание. Хозяйка ее плакала, что-то говорила бывшей учительнице…

А вокруг была тишина. Такую тишину и в мирное время не всегда приметишь; все где-то что-то стукнет, гулкнет, послышится… А это была глухая, черная, будто всю ее заключили в большой звуконепроницаемый ящик. Ее потом назовут «ничейной» — когда свои уже покинули местность, а враг еще не ступил сюда поганым своим сапогом. А сейчас казалось дивным это глухое, никаким звуком не нарушаемое лесное спокойствие.