Непойманный дождь - [71]

— Ты имеешь в виду с любовником?

— Нет, с этой воспитательницей. Если бы он не стал так судорожно от нее избавляться, мы бы его не вычислили. Или убил бы как-то по-другому, он ведь таким был затейником, а тут так бездарно прокололся.

— Это-то как раз не странно. Гудини ведь был просто очень аккуратным, послушным исполнителем, действовал безукоризненно, но по выданной ему точной схеме. Управляемая марионетка. А как остался без управления — и сделал ошибку.

— Знаешь, мне все равно как-то в это не верится. Ребенок, маленькая девочка разрабатывает схему убийце? И вообще…

— Она же не знала, думала, что все это просто игра.

— Да, да, ты рассказывал, знаю. — Бородин поежился, будто ему стало холодно. — Придется ей давать показания в суде, иначе все свалится на ее брата. Не знаю, как на ее психике это отразится?

— Она к этому готова, я с ней разговаривал. Ничего, как-нибудь.

— Ну да, ну да. Хочешь еще водки?

— Давай.

Они снова выпили, закурили.

— Ну и вот, — продолжил слегка захмелевший Бородин, — а с этим Гудини… Тогда я всего в точности не знал, насчет шантажиста и прочее, все было лишь на уровне предположений, но за охранником установили слежку. Что было дальше, ты знаешь. Гудини получил новое задание — грохнуть Силина и тебя, когда ты будешь входить в его подъезд. Мы его взяли с поличным, в тот момент, когда он прицелился в Силина. Выстрелить он успел, но не очень удачно, потому как наши ребята его как раз и повалили. В результате Силин отделался легким касательным ранением, а ты вообще остался целехонек. — Бородин разлил водку по стопкам. — За тебя и твое неповрежденное здоровье?

— За спасение моей души!

— Ну а как там твой мальчуган? — спросил Бородин, когда они выпили.

— Саша? Здоров, весел, неплохо упитан, вот только спать не желает, чем весьма утомляет своих родителей.

— Да? — Бородин рассмеялся. — Я вообще-то имел в виду Антошу Гриценко.

— А! С ним тоже все теперь хорошо. Знаешь, Жанна Гриценко оказалась весьма оригинальной и умной женщиной. Она этого Федора, у которого мальчик все это время пробыл, взяла в дом в качестве няни. В садик Антошу больше не водят. С Федором они не то что друзья — отец и сын так не бывают духовно, а главное, душевно близки.

— Что ж, за это просто нельзя не выпить! — Бородин взял графин, хотел разлить остаток водки, но почему-то передумал. — Нет, за это водку нельзя. Эй, официант, тащи-ка шампанское!

Эпилог

Снова осень. Опять идет дождь. Как тогда, как в тот день, когда он ко мне вернулся, мой двойник в незанавешенном черном окне. Я смог его пережить. Я с ним справился. А дождь смыл остатки безумия. Мне жаль моего двойника. Я рад, но мне жаль. Вот если бы он еще хоть раз показался, хоть на мгновение, небрито-больной, сумасшедше-разумный! Возможно, мы нашли бы решение той неразрешимой задачи.

Не знаю. Быть может. Я больше не сказочник. Я трезвый, расчетливый программист, работаю в банке. Строгий костюм, аккуратная стрижка, недостает только шляпы. Когда идет дождь.

Я больше не сказочник. Я больше не сумасшедший. Мои черные очки разбила Антошка. В тот день, когда он опять появился в окне.

Я очень боялся с ней встречи. Все кружил и кружил вокруг дома, уговаривая кого-то: не сейчас, ну еще не сейчас, подождите! Но круги мои кончились. И сигареты кончились. Только не кончился дождь. Я подставил ладонь, смутно надеясь о чем-то с ним договориться — не вышло, неуловимый дождь… Опустив голову, закрыв глаза черными очками, шагнул в подъезд.

Я не успел позвонить. Поднял руку, потянулся к звонку — и замер на половине пути. Я хотел убежать — не успел: дверь открылась. Как же она могла открыться, если я не успел позвонить? Я стоял и смотрел, замерев, на свою сестру. И она, сидя в кресле, замерев, на меня смотрела. Мы долго молчали, замерев друг напротив друга. Надо было что-то сказать — я не мог, просто не мог придумать новую сказку. Надо было что-то сказать… Во мне было много слов, слова заполнили меня до самого края, но молча скользили с губ и не желали выговариваться. Истерика, ночь, вина, Нострадамус, гримасы безумца, преступление, горечь, двойник, не моя вина, я заберу тебя в сказку, дождь не поймать, безумец, безумна. Сколько их еще было, слов, сколько их во мне накопилось? Я не мог с ней даже поздороваться. А она смогла, первая, Тоня.

— Дождь. Снова дождь. Зачем тебе в дождь очки? — И протянула руку.

Я дернулся, непонятно чего испугавшись. Ее рука тоже дернулась. Очки упали на пол и разбились.

— Забудем? — Тоня нагнулась, чтобы собрать осколки, — совсем не для того она нагнулась, не о разбитых очках спрашивала. — Забудешь? — тонким, разбившимся голосом спросила двенадцатилетняя сестра моя Тоня, превращаясь в шестилетнюю Антошку. Я заберу тебя в сказку, аварии не произойдет, потому что я понял, как изменить прошлое. Я заберу тебя в сказку, для этого не нужно составлять никаких программ, для этого просто нужно быть всегда рядом. — Забудешь? — жалобно улыбнувшись, спросила Тошка — ей было больно и страшно, как тогда, в больнице, среди этих мертво-стерильных стен. Мы не попали в рай. Я не сошел с ума: осколки Антошкиной жизни склеились в Тонечку.