Непотерянный рай - [14]

Он как бы почувствовал на себе ее взгляд, манящий своей таинственной глубиной. Ускорив шаг, он вошел в холл института. Гардеробщик Матеуш, от которого уже попахивало первыми утренними ста граммами, приветствовал Анджея, как обычно, покровительственной улыбкой.

— Доброго здоровьица. Вы сегодня выглядите о’кэй, дорогой председатель.

— Стараемся, пан Матеуш. Закурите? — Он всегда угощал гардеробщика.

— Thank you, mister.

Голос Матеуша, спиртной дух и жест, которым он принял пальто, вернули Анджея на землю. Вот оно, здание института, вот Матеуш, который приветствует всех «заграничными» выражениями и преувеличенными титулами, ведь Анджей здесь вовсе не председатель. Но Матеуш присваивал титулы на вырост, как бы предугадывая чью-нибудь карьеру, и, надо сказать, нередко оказывался провидцем.

Этот Матеуш, который ссужался у всех сотрудников, в том числе и у Анджея, но, впрочем, обязательно рассчитывался в получку, первого числа, гордился своей жизненной философией. Он считал, что долги и водка нисколько не портят репутацию, наоборот, делают его равным с высокими должностными лицами института. Когда проводились торжественные встречи, особенно с зарубежными гостями, Матеуш мог легко убедиться, что его начальство отнюдь не брезгует спиртным. К выводу о равенстве с окружающими его склоняла и личная гордость: ведь он пил простое зелье, но на свои, хоть и взятые в долг, деньги, а начальство на приемах распивало, конечно, напитки подороже, но за счет учреждения.

К тому же, работая здесь с незапамятных времен, он видел своих начальников насквозь, многим из них оказывал конфиденциальные услуги, выступая в роли передатчика писем, цветов или устной, весьма интимной информации, и благодаря всему этому сам стал независимым и неприкосновенным. К тому же, получив на старости лет молодого помощника, он не обязан был сиднем сидеть в раздевалке и караулить чужие пальто. Можно было напиться до потери сознания, и тогда сослуживцы покрывали его, отвозили домой, а можно было и вообще в период трехдневных запоев не появляться на службе, все смотрели на это сквозь пальцы.

По правде говоря, его любили. Технический персонал, курьеры и даже служащие были ему многим обязаны, нередко, попав в критическое положение, искали у него протекции. Он, как никто другой, мог уговорить председателя, шефа, заведующего, мог защитить бедного работника от служебных или бытовых неприятностей.

И уж когда наступал момент, что нужно было уговорить какого-нибудь большого начальника, он подавал тому пальто не сразу, тянул, разглаживал воротник, отыскивал пятна, отчищал их и все время приговаривал:

— Дорогой председатель, этот Калиновский из отдела рекламы очень порядочный человек, а его хотят перевести куда-то. Неужели это правда?

— Правда, он очень часто опаздывает на работу.

— Ну, опаздывает. И как же ему, бедняге, не опаздывать? Мало того, что сын у него неряха и лодырь, так еще и невестка такая же попалась. Вот он и носится с утра по магазинам, стирает пеленки и чуть дыша прибегает ко мне раздеваться.

— Пеленки, говорите?

— Я знаю, что говорю, разбираюсь в людях. Он человек ангельского терпения, мученик.

И председатель махнет рукой, Калиновский останется на работе, а Матеуш выпьет двести граммов за здоровье мученика, и все будут говорить:

— Наш Матеуш многое может, он всех здесь переживет.

И Матеуш переживал всех, особенно больших начальников: председателей, ответственных секретарей, сменявшихся чуть ли не через год, и директоров, которые, оказавшись совершенно непригодными в институте, переходили, как правило, на более высокую должность. А Матеуш, как и прежде, подавал пальто, к молоденьким сотрудницам обращался «Зося», «Малгося», иногда прибавлял местоимение «наша», никогда никого не называл по фамилии, не обращался «пан» или «пани» и уж никогда не употреблял слово «гражданин». Он великолепно обходился одними титулами с различными прилагательными: уважаемый директор, дорогой председатель, золотой заведующий.

— Такое мыслимо только под нашей крышей, — поговаривали сотрудники, — потому что учреждение и не государственное, и не частное, чудом сохранился этакий общественный институт.

Именно об этом Матеуше подумал Анджей, поднимаясь в лифте. Может, стоит послать его с цветами, заодно разведает, что там делается. Если она не позвонит до обеда, надо будет так и сделать.

На третьем этаже он энергично прошагал мимо целой шеренги стендов с рекламными экспонатами, рисунками, этикетками, деревянными фигурками в псевдонародном стиле и вошел в приемную. Как всегда, не смог сдержать улыбки при виде невозмутимого лица секретарши пани Зофьи и свежих цветов, которые она любила ставить в скромной вазочке на угол стола. Через открытую дверь из соседней комнаты потянуло холодом.

— День добрый, пани Зося!

— Добрый день, — на лету бросила она, направляясь в кабинет, чтобы поймать там развевающиеся занавески и прикрыть окно.

Он последовал за ней, положил портфель на стол и выслушал нарекания своей энергичной сотрудницы:

— Никогда толком не проветрят. Никотин застрял во всем вашем кабинете, в мебели, в коврах. Если не перестанете курить, отравитесь насмерть этим никотином. Каждый месяц слышу, что с первого числа бросите курить, и ничего у вас не получается, чепуха какая-то.