Непотерянный рай - [11]

— Вы не уйдете?

— Пока нет. Я вижу, что вам нужно чье-нибудь присутствие, в данном случае даже мое.

— У меня дурацкое имя Эва, такая уж я от рождения.

Вот уже и есть над чем подумать, будто напал на след. Он держал ее руку, не испытывая никакого чувственного наслаждения. Понимал, что его теплота, его спокойствие целительно действуют на девушку.

Ему было приятно, что она не убирает руку и что пальцы ее постепенно расслабляются.

— Пани Эва, эта случайная встреча для меня совершенно необычна. Даже не знаю, случайность это или судьба. Я вам уже сказал, что я человек женатый, не ищу приключений. И никакой я не бабник, хоть вы и обвинили меня в этом на улице.

— Так почему же вы за мной пошли?

— Сам не знаю. Что-то потянуло. Что-то заговорило во мне. Я не мог остаться равнодушным к вашей тревоге, а может, почувствовал, что вы пытаетесь скрыть от людей свое горе. А я немного разбираюсь в том, что такое несчастный человек. Разве я ошибаюсь?

— Ничего-то вы не понимаете. Разве вы когда-нибудь ощущали, что весь мир рушится под ногами? Что вы летите в пропасть, в бездонный колодец, где не за что ухватиться, где нет никакого спасения? Пустота и небытие.

— Все это я хорошо понимаю.

— Не верю. Вы мне кажетесь человеком уравновешенным, живущим в покое и ничего не знающим о подлинном несчастье, когда утрачена всякая надежда.

— Оставим разговор о сегодняшнем дне, но вы забываете, что я по крайней мере лет на двадцать старше вас и пережил войну, тогда я был совсем молод.

— Тогда весь мир рушился, и не у одного вас, а у всех сразу. Это ведь совсем другое дело — переживать катастрофу, борьбу, страдания вместе со всеми. Несчастье одиночки куда тяжелее.

— Может быть, но о войне вы опять-таки ничего знать не можете, вы были тогда ребенком.

— Ребенок тоже может кое-что помнить. Мой отец много пережил и бесконечно рассказывал мне об этом.

— Ага, вот я уже знаю, что у вас есть отец. Наверное, и мать есть?

— Матери нет, — нахмурилась она. — Все выпытываете?

— Просто проверяю, все ли совпадает с тем, что я предполагал. И никакого допроса я вам не учиняю. Пытаюсь втянуть вас в разговор, вам это необходимо, чтобы отвлечься от собственных мыслей. Пани Эва, в ваши годы, — он усмехнулся, — любое горе мимолетно, преходяще. Вы молодая, красивая, милая женщина…

— Что вы сказали? — перебила она. — Может, вы грубо ошибаетесь. Почему вам это пришло в голову?

— У вас добрые глаза.

— Услышать бы это кому-нибудь другому, — с горькой иронией произнесла она.

— Вот вы и улыбнулись, браво! Сейчас вы совсем другая! Я для вас человек посторонний, мы, собственно, и незнакомы, но ваша первая за истекший час улыбка — это моя маленькая победа. Думаю, вы не станете отрицать.

— Я впервые улыбнулась не за час, а за много-много часов.

— Тем лучше. Я когда-то прожил несколько лет без единой улыбки на лице, а вот сейчас, спустя годы, способен радоваться в полную меру… А ведь ваш возраст с моим… Боже мой.

— Хватит все время говорить о годах, это смешно. Я предпочла бы быть и постарше, но чтобы за плечами у меня была другая жизнь. Можно до старости сохранить молодое лицо.

— Но, пани Эва, не следует все воспринимать столь трагически.

— А как воспринимать — шутя? Вы же не знаете, кто я. Грош мне цена, пьяной дуре с испоганенным прошлым, без завтрашнего дня, без всякой надежды. Стану такой же шлюхой, как те, у «Бристоля», которые расплачиваются с парикмахером долларами. Я не хочу, не хочу.

Этот неожиданный взрыв обескуражил его.

— Успокойся… детка!

— «Детка», говорите? Я сама себе опротивела. Хотела стать человеком, а вышло… Весь мир — сплошная пакость!

Она расплакалась и слова застревали у нее в горле.

— Мне стыдно, что реву.

— Не стесняйся, это все на пользу.

Он осторожно обнял ее рукой. Почувствовал, как постепенно стихает дрожь в ее теле. Затихал и плач, она прижалась мокрым лицом к его прохладной руке, что-то говорила вполголоса, он не мог разобрать смысл ее слов. Он и не стал расспрашивать, что она говорит, счастливый тем, что его присутствие приносит ей успокоение.

И лишь спустя некоторое время он разобрал ее шепот:

— Как это мучительно держать все в себе, ни с кем не поделиться. Вас я не знаю, но почему-то вы внушаете мне доверие… Вам я могла бы…

Она подняла голову и заглянула ему в глаза. Анджей понял, что она хочет ему что-то сказать, признаться в чем-то.

— Говорите, вам станет легче.

И она заговорила. Анджей слушал. Время бежало незаметно. Все реже раздавался за окном шум проезжающих автомобилей, все больше становилось темных окон в домах, погасла часть уличных фонарей.

Они лежали рядом на тахте. Анджей слушал и удивлялся самому себе: кто же он теперь? Исповедник или спаситель? Он, человек, страдающий множеством пороков, неудачник в личной жизни, раскисший и разочарованный, должен выступать здесь в роли исцелителя? Приносить другому утешение одним только своим желанием выслушать его? До чего же странное стечение обстоятельств. Голос ее становился все спокойнее, по мере того как она рассказывала, проходило и нервное напряжение. Речь текла спокойно, и наконец она сказала:

— Вот видите, с кем вы познакомились. Сумасшедшая. Зачем вам это понадобилось?