Непокоренный. От чудом уцелевшего в Освенциме до легенды Уолл-стрит: выдающаяся история Зигберта Вильцига - [92]

Зигги одним движением руки отбросил в сторону неудачи на двух предыдущих экзаменах.

«Один из клана Кеннеди сдавал экзамены на адвоката трижды, – сказал он, имея в виду Джона Кеннеди-младшего[107]. – Сдавай снова! Если ты сдашься сейчас, то останешься неудачником на всю жизнь!»

«Нет уж, – сказал Айвен. – С меня хватит. Сдача экзамена не делает человека умным или счастливым. Я уже больше года прохожу стажировку в Lowenstein Sandler, и мне жутко не нравится. Хочешь, чтобы в семье был юрист? Иди и учись сам! Кредитная документация? Залоговая собственность? Нет уж, я не хочу потратить на это свою жизнь».

В детстве Айвен ходил на бродвейские мюзиклы, и пение оставалось его давним увлечением. Он заявил отцу, что собирается делать карьеру в музыке. Для Зигги это было нестерпимо: он отчаянно пытался заставить сына отказаться от подобной идеи. Сначала он прибег к логическим аргументам, доказывая Айвену, что это просто причуда.

«Твоя семья не связана с шоу-бизнесом, – сказал он. – У тебя нет связей в музыкальном бизнесе. Ты не живешь в Голливуде, а стало быть, таких связей и не заведешь. Кроме того, это сомнительный бизнес и низкооплачиваемая работа. Средний певец умирает с голоду: он поет на улицах и в парках. Напротив, средний юрист зарабатывает 75 000 долларов сразу по окончании университета – этого достаточно, чтобы обеспечивать жену и детей, купить хороший дом, две машины и вступить в модный загородный клуб. И это средний юрист – а ты гораздо умнее среднего».

Однако лесть не оказала на Айвена никакого действия, и Зигги перешел к подкупу, предлагая ему пряник – много-много пряников.

«Если ты согласишься отказаться от своих музыкальных планов, – сказал он, – я куплю тебе хороший дом, найму дворецкого и горничную. Ты сможешь вступить в два загородных клуба по своему выбору. Можешь ездить на любых спорткарах. Я назначу тебе большую зарплату и предоставлю безлимитный счет. У тебя будет собственный лимузин с водителем, и ты станешь самым молодым посетителем ресторана 21 Club с собственным столиком». Имелся в виду легендарный нью-йоркский ресторан, популярный среди знаменитостей и влиятельных персон.

«Все это очень мило, – сказал Айвен. – Я не против материальных благ. Я люблю машины и хорошие шмотки, я люблю, когда со мной обращаются как со знаменитостью. Но я не хочу, чтобы все доставалось мне просто потому, что я сын Зигги Вильцига. Я хочу самостоятельно заслужить уважение окружающих. Я не хочу потом сожалеть о том, что даже не попытался стать певцом. Может быть, у меня не получится, но попробовать стоит. Прости. Оставь себе все эти дорогие штучки. Я хочу петь и танцевать».

«И РЕЧИ БЫТЬ НЕ МОЖЕТ!» – закричал Зигги. Он не уважал артистов, считая их мечтателями: нормальные деньги среди них зарабатывали единицы. Когда Айвен отверг пряник, Зигги перешел к кнуту.

«Если ты не оставишь эти глупости, ты не получишь от меня ни цента. У тебя не будет крова. Не будет денег на еду и жилье. А если ты бросишь мне вызов, тебя не будет ждать теплое местечко в банке, когда ты провалишься как певец. Мне не нужны в банке подающие надежды певцы! Если ты не хочешь работу в моем банке сегодня, МНЕ НА ТЕБЯ НАПЛЕВАТЬ!»

«Не волнуйся, – сказала Айвену Наоми. – Пока я жива, у тебя будет дом, будет где есть и спать».

С самого начала брака Наоми вела себя как традиционная верная, покорная и любящая жена, но тут она решила, что не даст Зигги запугать сына угрозами. Надо сказать, что, если жена Зигги и его дети осмеливались не подчиняться ему, во многом это было связано с тем, что сам он учил их не сдаваться. Он никогда не уклонялся от борьбы за то, во что верил, – как и они.

Отпор со стороны жены поразил Зигги, но в тот момент их долгого брака не стал большим сюрпризом: в последние несколько лет муж и жена отдалились друг от друга. Чем более крупным бизнесменом становился Зигги, тем меньше внимания он уделял Наоми и совместной жизни. Они не развелись, но со временем брак превратился в пустую формальность: Зигги проводил большую часть времени в Нью-Джерси, а Наоми – во Флориде. На публичных мероприятиях вместе с отцом чаще появлялась Шерри. «Если тебя спросят, почему не пришла твоя мать, – инструктировал ее Зигги, – скажи, что она ухаживает за больной родственницей». Он оставался президентом, председателем правления и исполнительным директором крупного коммерческого банка в Нью-Джерси, так что нельзя было допустить, чтобы люди судачили о проблемах в их семье. Это ударило бы по его репутации: его стали бы считать не таким идеальным, не таким гениальным, как думали его клиенты.

За долгие годы Наоми смирилась с тем, что живет с человеком, который не только пытается контролировать все аспекты жизни как их детей, так и ее собственной, но и страдает от чудовищных воспоминаний и хронических кошмаров, причиной которых становятся какие-то несущественные факторы. Например, Зигги запретил Наоми готовить «смешанные» блюда: никакого рагу или других кушаний в этом роде – они напоминали ему об очистках, которые приходилось есть в Освенциме. В лагере он вынужден был жить в грязи и мерзости и теперь тщательно мыл руки и чистил столовое серебро, перед тем как приступить к обеду в ресторане: он оттирал малейшие пятнышки на столовых приборах, пока они наконец не были должным образом дезинфицированы. Наоми молчала, никак не комментируя его привычки.