Непокоренный. От чудом уцелевшего в Освенциме до легенды Уолл-стрит: выдающаяся история Зигберта Вильцига - [57]

«Луи, – сказал он метрдотелю, – ты знаешь, я соблюдаю кашрут. Ты уверен, что суп не на свином бульоне и там нет креветок?»

Если он готов был поставить под сомнение творения лучших шеф-поваров Нью-Йорка, то только в окружении знаменитых неевреев и в присутствии одного из важнейших клиентов TCNJ. Была некая ирония в том, что он позволял себе это после концлагерей, где вынужден был питаться отвратительным супом и гнилыми очистками.

Каждый день за завтраком и по дороге в офис, куда его вез шофер, Зигги успевал проштудировать Wall Street Journal, New York Times и два журнала: Newsweek и Time. На основе того, что он узнавал из этих четырех изданий, а также из телевизионных новостей и кредитных рейтингов Moody’s и Standard & Poor’s, он раздавал указания брокерам, какие акции и облигации нужно купить или продать.

В течение дня секретарь постоянно приносил ему бумагу с ценами заявки, продажи и закрытия для двадцати его главнейших акций[78]. Целыми днями он висел на телефоне, инструктируя брокеров по поводу того, что купить или продать, вплоть до четырех часов дня, когда биржи закрывались. Одна удачная операция перед самым закрытием могла превратить убыточный день в доходный, и можно было только пожалеть того, кто посмеет отвлечь его до четырех часов.

«Не сейчас! Рынки еще не закрылись! Оставьте меня в покое! Приходите позже!» – рычал он на сотрудников, которые входили в его кабинет без предупреждения, а если они не уходили тотчас, то порой даже бросался в них бумагами со своего стола красного дерева.

«В кабинете у Зигги была небольшая деревянная телефонная будка, которой он пользовался для личных конфиденциальных звонков, – вспоминал юрист Боб Маргулис, занимавшийся поиском арендуемых помещений для филиалов банка. – Весь смысл такой будки заключался в том, чтобы никто не мог подслушать, как он покупает и продает акции и облигации на несколько миллионов долларов. Но он так громко кричал, что его слышно было и за закрытой дверью. Это было очень смешно».

«Он был, конечно, уникальной фигурой, – говорил Брюс Шоулсон, юрист из Lowenstein Sandler – фирмы, которая много лет вела юридические дела банка. – Иногда он мог быть крайне несдержанным. Помнится, однажды наша фирма устроила обед для клиентов и руководства. Зигги никогда не переставал искать новую клиентуру, и на обеде оказался один джентльмен еврейского происхождения, владелец успешного бизнеса, который держал деньги в банке, управляемом неевреями. И вот люди стоят, беседуют – и тут совершенно неожиданно в зале раздается громкий крик: “ВЫ ДЕРЖИТЕ ДЕНЬГИ У ГОЕВ?! У НЕЕВРЕЕВ?! ХВАТИТ! А ТО У МЕНЯ СЕРДЕЧНЫЙ ПРИСТУП БУДЕТ!” У всех челюсти так и отвисли».

Зигги был известен подобными припадками, спекулирующими на классическом еврейском чувстве вины.

Шоулсон вспоминал, как однажды, когда он сидел у Зигги в кабинете, один из директоров банка упомянул, что собирается сделать что-то по собственной инициативе. «Зигги начал выть, как банши, – рассказывал Шоулсон. – Он подбежал к окну – а дело было на одиннадцатом этаже – и завопил: “Ты что, хочешь меня убить? ХОЧЕШЬ, ЧТОБЫ Я ВЫПРЫГНУЛ ИЗ ОКНА И РАЗБИЛСЯ НАСМЕРТЬ?!” Он орал изо всех сил. Окно было раскрыто нараспашку, и в комнату задувал ветер. Я видел, как злосчастный директор бледнеет».

Джон Мендик, работавший в 1980-х годах в ипотечном отделе TCNJ, запомнил, как Зигги объяснял свои гневные тирады. Однажды, заработавшись допоздна и понимая, что шофер босса уже уехал домой, Мендик предложил подбросить Зигги домой. Незадолго до того Зигги наорал на Мендика, так что тот решил, что его скоро уволят. Посмотрев на босса, сидевшего на пассажирском сиденье, и взвесив последствия вопроса, который Зигги мог бы расценить как слишком дерзкий, Мендик все же рискнул и спросил: «Босс, а почему вы все время кричите на людей – например, на меня?»

Зигги как ни в чем не бывало ответил: «Потому что я забочусь о вас. Когда я перестаю орать на кого-то из подчиненных, это значит, что я поставил на нем крест, и он не задержится в моем банке надолго. Но в тебе я вижу кое-что. Я кричу, потому что у тебя есть будущее в моем банке, и я хочу тебя мотивировать».

Президенты других банков кричали в гневе, собираясь уволить сотрудника. Громоподобные вспышки Зигги означали, что ему не все равно. Мендик мог не беспокоиться насчет работы – по меньшей мере временно.

Подобные моменты были очень характерны для жизни Зигги Вильцига как на работе, так и дома. На людях он мог рассыпаться в комплиментах и даже проявлять подобострастие к людям, которые могли оказаться полезными для развития Wilshire Oil Company или TCNJ, но с глазу на глаз Зигги часто бушевал. Каким бы образованным ни был оппонент, Зигги всегда готов был словесно уничтожить его, если он не был согласен с точкой зрения Зигги. Почти каждого человека Зигги оценивал кратко: «Ну и schmuck!» Это слово на идише означало глупого или презренного человека. Но в лексиконе Зигги оно было не оскорблением, а инструкцией: оно было призвано дать людям понять, насколько неполноценны их мнения по сравнению с его собственным. Однако слово