Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова - [162]

Однако наш французский наблюдатель был не лишен способности учиться и делать выводы. Почти через тридцать лет граф снова перечел свои записки. Но теперь смотрел он на это новыми глазами, глазами военного, прошедшего школу выучки на дорогах войн с Наполеоном. И в 1826 г., на склоне лет маститый генерал и андреевский кавалер приписал к вышеприведенным словам:

«Суворов не совершил ни одной [ошибки] ни в Италии, ни в Швейцарии, где показал, что он может с таким же успехом сражаться и против французов, с каким сражался против турок»[1590].

Глава девятнадцатая Тщетные надежды и неожиданный закат

С кончиной Речи Посполитой пришел конец и командованию Суворовым русскими войсками там. Ссыльные поляки покидали Варшаву и берега Вислы, а его ждал Петербург и императрица. Ждала дочь и ее семья, ждали придворные недруги и светская публика. Команду над войсками передал полководец своему старому боевому соратнику генерал-аншефу Дерфельдену, который отводил их под начало графа Румянцева-Задунайского, а сам Суворов перечитал еще раз рескрипт государыни:

«Граф Александр Васильевич. По случаю отправления вашего из Варшавы в столицу нашу всеми лостивейшее жалуем вам на путевые расходы из сумм, состоящих в ведомстве вашем, десять тысяч рублей. Пребывая вам всегда благосклонны Екатерина»[1591].

Ну что ж, значит, пора в путь, здесь все кончено. Он положил перед собой лист почтовой бумаги, обмакнул перо в чернила и стал писать зятю:

«Отъезд мой в С[анкт]-Петербург я предполагал до учинения всех надлежащих распоряжениев, что продлиться могло бы до декабря <…> но как вчера Вилем Христофорович[1592] получил повеление от графа Петра Александровича[1593] в разсуждении вывода войск, в котором явствует разделение всех полков начальства моего в команду его и князя Николая Васильевича[1594], и я остался без команды <…> выеду 17 числа сего ноября…»[1595]

Между строк этого вежливого письма можно прочесть некоторое внутреннее напряжение: приверженный порядку, он рассчитывал самостоятельно руководить выводом войск из Польши, а тут их просто изъяли у него и разделили между собой Румянцев и Репнин. И он, Суворов, в одночасье остался без своих победоносных войск, их чуть не «растащили» между собой «старшие» против него полководцы. А ведь он же фельдмаршал, гоже ли так с ним поступать? Десять тысяч рублей на дорогу – это, конечно же, приятно, но войска-то «прибрали» уж как-то слишком быстро. И что же ждет тогда его дальше? Его, фельдмаршала без армии. Поэтому в письме после вежливого прощания появляется своеобразный постскриптум:

«В Финляндии был я за куликами, потом в Херсоне пугалом Турков. В сем интервале Россия пострадала. Чтоб не случилось того между Персии и Туреции. Тамерланов же поход мне не важен, хоть до Пекина»[1596].

Даже теперь, на вершине карьеры и славы, малейший намек на неуважение или смещение на вторые роли пробуждает в сердце его острую обиду и горькие воспоминания. Фельдмаршальский мундир и повелительный жезл не заставили забыть годы опалы и отстранения от любимого дела. Нервозность сразу же дает о себе знать, и успокоение может принести только одно – новая военная страда во славу России. Где? Не так уж и важно. Иранский Ага-Мохаммед-хан в сентябре разгромил Картли-Кахетинское царство, разорил Тбилиси. Что ж, Суворов готов идти на Персию. Кажется, турки грозят войной? Отлично! Да хоть на другой конец света, в Китай, лишь бы не прекращать заниматься делом, быть бодрым и деятельным в походе и в сражении.

Ему есть для чего и для кого жить: и сорока дней не прошло, как он в письме императрице впервые упомянул сына Аркадия [1597]. Мальчику тогда было 11 лет, Суворов наконец-то признал его, стал заботиться о маленьком наследнике своего громкого имени. И раз так, надо спешить в Петербург, там разрешение тревог и исполнение надежд.

Покинув Варшаву 17 ноября, полководец прибыл в Стрельну 2 декабря 1795 г. Пока он ехал в столицу, с 8 ноября для него в Таврическом дворце начали готовить апартаменты, доставлять столовые припасы и даже отправили целый штат прислуги. Императрица умела делать красивые жесты: фельдмаршалу отводили «квартиру» в резиденции его прежнего принципала, там, где пять лет назад праздновали победы над турками и взятие Измаила. Тогда на этом празднестве не было только одного человека, имевшего на это полное право, – самого Суворова. Теперь же он будет здесь жить! В доме Потемкина, а теперь и в «доме» самой государыни. Это была очередная и, право, весьма приятная почесть.

Прибыв в Стрельну в забрызганной грязью дорожной кибитке, герой наш тотчас отправил адъютанта А. А. Столыпина в Петербург к своему зятю. Прибыть в дом Н. А. Зубова удалось только ночью, все уже спали. Пришлось будить графа, переполох был большой, но приказ фельдмаршала узнать, что, как, где, должен был быть выполнен неукоснительно. Зато уже рано утром следующего дня в Стрельну была отправлена парадная придворная карета, запряженная восьмеркой лошадей, и эскорт шталмейстерской части придворных конюшен. Туда же поспешил и Зубов. Когда он прибыл, Суворов уже встречал его в фельдмаршальском мундире при всех регалиях. Тотчас сели они в карету с сопровождавшими полководца генералами Арсеньевым и Исленьевым, его сподвижниками в польском походе. Стоял сильный мороз, но полководец ехал в одном мундире с непокрытой головой. Сопровождавшим поневоле пришлось поступить так же, как и старший в чине. Когда экипаж достиг Зимнего дворца, все они изрядно окоченели, но покоритель Варшавы был по-прежнему бодр и свеж.